Современная польская повесть: 70-е годы

Прокурор (свидетелю). Зачем А. В. взял курицу в курятнике Ц. З.?

Свидетель. Потому что хотел сварить ее для больного сына.

Прокурор (свидетелю). Почему же он не взял свою курицу?

Свидетель. Потому что они сдохли.

Адвокат (свидетелю). И что, у него не было ни одной?

Свидетель. Было несколько, да сдохли.

Прокурор (свидетелю). Когда, до болезни или после болезни ребенка?

Свидетель. До болезни.

Адвокат (свидетелю). Любили ли А. В. в деревне?

Свидетель. Нет.

Прокурор (свидетелю). Почему?

Свидетель. Потому что у него не было, а он хотел иметь.

Прокурор (свидетелю). Что хотел иметь?

Свидетель. Много земли, коров, лошадей, кур, гусей…

Адвокат (свидетелю). Таких не любят?

Свидетель. Таких, у которых нет, а они очень хотят иметь, не любят.

Собственно говоря, лишь одну страницу занимает дело с этой курицей, и мелькают слова «курица», «бульон», «курокрад»; я мог бы осторожно вырвать ее из книги, чтобы она не марала биографию, ведь как это выглядит теперь рядом с этой почетной могилой, рядом с венками, речами, цветами, рядом со всем этим авторитетом и героизмом, рядом с этими почестями; зачем это впихивать в его биографию; изъять бы эту страницу, ничего не произойдет, если не хватит одной страницы в такой толстой книге, в таком заваленном от пола до потолка книгами архиве, однако все здесь пронумеровано, номера определяют порядок, стоят на страже в архиве: если хоть один номер выскользнет из шеренги, порядок нарушится, и сразу же можно будет догадаться, что что-то не так; может быть, следует обратиться к директору архива, к той необыкновенно любезной женщине, и честно рассказать ей об этой странице, может быть, она согласится на ее изъятие, но зачем вообще все это разглашать; а может быть, попробовать уладить дело через вышестоящие инстанции; мне, пожалуй, идти туда не следует, может, надо рассказать об этом матери, может, она пойдет, но изъятие страницы ничего не уладит, ведь живы свидетели, и свидетелям рта не заткнешь.

При всем этом мне чуточку становится смешно; курица должна была вылечить ребенка, курица должна была свершить чудо, должна была заменить лекарства и врача, а курицы не было; что за дьявольски странный мир.

Но это меня и злит — если не будет навара, ребенок умрет наверняка, а если будет, может выжить, единственная надежда на бульон, — что за дьявольски чудной мир.

Мать рассказывает мне — ребенок был слабенький, лежал в постели, не мог приподнять ручки, они сразу же безвольно падали, вдруг он стал беспокойно шевелить губами, и мы уже знали, что если до этого давали льняное семя и собачье сало, то теперь уж необходим куриный навар.

Что было с братом, я знаю из рассказа матери, а что было с дедом, я видел собственными глазами, ведь дедушка умер недавно, и я сам мог убедиться, что врачи, лекарства, капли, таблетки, уколы не оттеснили извечного льняного семени, извечного собачьего сала и извечного навара и что, когда у нас на этой огромной равнине приходит время смерти, тут могут быть и врачи, и лекарства, но должны быть и льняное семя, собачье сало и самое изысканное и ароматное — куриный навар; как только вышел врач и заработал его автомобиль, мать вошла в избу с кружкой льняного семени и влила его в деда; у меня тогда завертелась в глазах кровать, в которой лежал дед, замелькало лицо деда, и то, на что я смотрел, слилось с тем, что рассказывала мне мать, видимо, я хотел то время приблизить к этому и хотел на постель деда положить брата, передвинуть во времени его болезнь; ведь теперь ему могло бы помочь льняное семя, ведь теперь его дали после ухода врача, после уколов и капель, ведь теперь, как бы то ни было, по болезни бьет многое, и то, что не помогло деду, могло бы помочь брату; а по той болезни били только льняное семя, собачье сало и навар — что за странный был мир.

Мать рассказывала мне — ребенок все шевелил и шевелил губами, а ночь уже наступила, и необходим был навар, а курицы не было, и тебе следует знать, что нет ничего страшнее на свете того, когда ребенок болей и шевелит губами, а навара нет.

Мать рассказывала, а я думал — кто так устроил мир…

Она говорила мне еще — он был необходим, надо было его приготовить, а его не было, наступил такой момент, когда без него обойтись было нельзя, мы с отцом смотрели на ребенка, и этого было достаточно, чтобы ни с чем не считаться, отца вдруг охватила какая-то злость, он распахнул дверь, помчался в сад и сразу же вернулся с курицей, он держал ее за голову и вертел, вертел куриную голову, словно закручивал винт, и хотя курица была уже мертвая, он крутил, крутил ее шею, как бы не ведая, что делает, наконец открутил совсем и бросил на пол; я ошпарила, ощипала и выпотрошила ту курицу и кинула ее в кастрюлю, потом подошла к постели и говорю ребенку — бульончик уж варится, сейчас будет… Тогда в избу вошел Ц. З.