Современная повесть ГДР

Больше Элизабет ничего не сказала, письмо сунула в карман с таким видом, будто ее это не очень-то и волнует, но ноги сами понесли ее к дому, все быстрей и быстрей! Она взлетела по лестнице, принялась искать очки и наконец нашла в кармане передника.

Ничего особо важного Ален не написал, он спрашивал, какая здесь погода, такая же теплая, как в Гамбурге, или нет, много ли в деревне работы, так же много, как в Гамбурге, или нет. Видит бог, ради этого не стоило несколько раз перечитывать письмо. А если и стоило, то, пожалуй, из-за последней строчки. Письмо ни с того ни с сего кончалось такой вот фразой: «Все было очень хорошо».

В ней вдруг начало оживать что-то, о чем она думала, будто оно давно умерло. Женщина испытала какую-то непривычную радость, хотела ответить сразу же, но не могла найти подходящие слова и оставила письмо без ответа. Она ходила копать картошку, а там подошла очередь брюквы. Никто в деревне не приметил ничего особенного, хотя любовь к пересудам отнюдь не стала меньше. Только Маше, дочери, мать показалась какой-то другой. Теперь случалось, что Элизабет Бош подходила к окну и долго глядела на улицу, словно поджидала кого-то. А за вязаньем она вдруг складывала руки на коленях и смотрела перед собой невидящим взглядом. Однажды Маша спросила мать, был ли у нее в жизни какой-нибудь другой мужчина, кроме отца.

— С чего ты взяла? — ответила мать и покраснела, а Маша не могла удержаться от смеха, видя ее смущение.

— Подумаешь, важность какая, — продолжала Маша. — Уж мне-то могла бы сказать.

Элизабет рассердилась, но вовсе не потому, что считала, будто дочь не должна задавать матери подобные вопросы, а потому, что почувствовала себя уличенной. Любовь, подумала она, господи ты боже мой, главное, чтоб человек был добрый. Остальное все скоро прогорит.

— Нет, — ответила она наконец, — другого у меня не было.

Ну и, конечно же, солгала, хотя причин к тому никаких не было.

Может быть, Элизабет солгала ради Якоба Алена, ведь, право же, не стоило рассказывать ему, как она подростком еще, девочкой, вернее говоря, легла в постель с мужчиной только потому, что он был добр к ней после бабушкиной смерти. В Богемии у него был собственный двор, небольшой правда. В войну он за неделю потерял обоих сыновей, одного во Франции, другого где-то на просторах Атлантики. Жена его не смогла оправиться от удара и повредилась в уме. Так они и нашли друг друга, мужчина и девочка, потянулись друг к другу, потому что больше у них на этом свете ничего не осталось. Любить она его не любила, он по возрасту годился ей в отцы, но он справил ей красивое платье и платок, и она ощутила себя под надежной защитой. Конечно же, от соседей она много чего наслушалась, но война шла к концу, и немцам пришлось выселяться из Чехословакии. Крестьянина занесло в Баварию, Элизабет — в Саксонию, потому что по дороге она повстречала своего будущего мужа. Крестьянин заклинал ее остаться с ним, засыпал ее письмами, даже сам приезжал в Восточную зону, чтобы ее забрать. Но прошлое спало с нее, как спадает изношенное платье. У нее уже был муж, который вполне ее устраивал. Вдобавок те, кто работал на шахтах, получали дополнительный паек. Чего ради стала бы она срываться с места и ехать в Баварию, когда и в Саксонии было ничуть не хуже. А потом пошли дети, и у нее вообще не осталось времени, чтобы ломать голову над «а если бы» и «вот бы». Зато теперь она снова начала вспоминать бабку, рапсовые поля, осенние безвременники на лугах, и запах позднего сена, и луговые ромашки. С каждым днем давно поблекшее обретало все новые краски. Ей вспоминались слова, которых здесь ни от кого не услышишь и которых сама она вот уже сколько лет не употребляла. Но на родине она больше никогда не была. Сперва потому, что границы были закрыты, позднее ее удерживал страх перед напрасными поисками времени, которое невозвратно ушло, и мест, которые больше не существуют.

— А я не хочу выходить замуж, — сказала Маша.

— Это ты только так говоришь, — возразила Элизабет.