И о н. Вот это да, тебе еще и время скажи! На рассвете.
В а с и л е. Очень благодарен, Ион.
И л я н а
В и к т о р. Приготовьте бокалы!
И л я н а
В и к т о р
В а с и л е
В и к т о р
И о н. Желаю счастья!
П у й к а. Извините меня, пожалуйста, но я хочу еще раз, последний, проверить. Виктор, попробуйте эту маслину.
В и к т о р. А что в ней такого?
П у й к а. Это-то я и хочу узнать.
В и к т о р
П у й к а
В и к т о р. Предлагаю пять минут полного блаженства. Все безудержно хвастаются. Долой критический дух, за дверь его, в раздевалку. Каждый в обязательном порядке улыбается.
Г е о р г е. В раздевалку. Ведь именно я — ваш критический дух.
В и к т о р. Ишь чего захотел! Сядь и слушай.
Г е о р г е. Есть, товарищ генеральный директор.
В и к т о р. Можешь обращаться ко мне по имени.
Г е о р г е. Я всю жизнь боялся генеральных директоров.
Э м и л и я. А уверял, что боишься гандболисток.
Г е о р г е. У гандболистки рука что десятикилограммовая гиря, подпись генерального директора весит семь тонн. Наш уважаемый бывший коллега всегда поражал меня своим здравомыслием. Когда мы восхищались зеркальной гладью воды, он тут же обращал наше внимание на камушки, лежавшие на дно, которые, по его мнению, заслуживали гораздо больше внимания… Я долго мучился, глубокоуважаемый генеральный директор, пытаясь припомнить хоть один достойный упрека поступок, который бы ты совершил в студенческие годы. И почти панически вынужден констатировать, что подобных поступков не было. Мне не в чем тебя упрекнуть, решительно не в чем. Ты относишься к тем немногим, которые не били себя в грудь на собраниях, не бахвалились своей честью, искренностью и твердостью… Хоть у меня ядовитый язык, но тебя, Виктор, мне упрекнуть не в чем — это обстоятельство является признаком моей профессиональной деквалификации и, уверяю тебя, поводом для мигрени. Я привык смотреть на мир сквозь призму своей рубрики, и до сих пор никто не ускользал от меня, кроме Виктора и Иона. Стало быть, надо копать глубже. Обещаю вам, досточтимые коллеги, этим заняться.
В и к т о р. Желаю успеха, плачу по счету… Так, пошли дальше. Эмилия, чем ты можешь похвастаться?
Э м и л и я. Четырехлетней дочкой. И дважды завоеванным европейским первенством. Ну как?
В и к т о р. Годится. Слово предоставляется мужу Эмилии, приготовиться Василе.
П е т р е. Я… если можно так выразиться…
Г е о р г е. Забил гол, он же — офсайд.
П е т р е. Какой такой офсайд, о чем вы говорите? Какой офсайд, когда справа был Олаффсон, я пошел на сближение и ударил.
В и к т о р. Яснее ясного, чистый гол.
Г е о р г е. Ну будьте же серьезны!..
П е т р е. Да вы почитайте газеты, почитайте, пожалуйста, газеты!
Г е о р г е. А вы-то сами читали датские газеты?
П е т р е. Я, видите ли… то есть…
В и к т о р. А что ты, Василе?
В а с и л е. Я писал… и печатался…
И о н. Прислал бы и нам, брат, хоть по книжке. Хотя бы коллегам, черт побери…
В а с и л е. Конечно… У меня просто не было ваших адресов. Непременно пошлю. Как только вернусь домой…
В и к т о р. Слово предоставляется жене Василе. Приготовиться Георге.
И л я н а. Что я могу о себе сказать… Что я подготовила десять выпусков? Но это сделал каждый из нас. И посадила два тополя.
В и к т о р. Где?
И л я н а. Где-то у черта на куличках. На вершине холма.
И о н. Заразилась поэтическим духом от мужа?
И л я н а. Стараюсь. И так говорят, что мы, математики…
В а с и л е. Дайте я скажу. Пожалуйста, дайте мне сказать.
Г е о р г е. Кто же тебе мешает?
В а с и л е. Ты.
Г е о р г е. Я?! Здравствуйте!.. Я сижу и молчу.
В а с и л е. Ты мне мешаешь и тогда, когда молчишь.
Г е о р г е. На воре шапка горит.
В и к т о р. С этой твоей рубрикой ты превратился в заправского прокурора.
Г е о р г е. Да ну вас, ей-богу, разве не видите — я молчу, что вы ко мне привязались?
В а с и л е. Я хотел сказать… Сказать, что Иляна заботилась обо мне.