Современная семья

Когда возвращается Симен, я по-прежнему лежу в кровати, не задумываясь, что это выглядит почти демонстративно. Я весь день не проверяла ни электронную почту, ни телефон — насколько помню, такое со мной впервые. Лив считает, что у меня настоящая интернет-зависимость, и я действительно испытываю физический и психологический дискомфорт, если на несколько часов остаюсь без доступа к Сети. Умом я понимаю, что не пропущу ничего важного и нет никакой необходимости проверять почту, сообщения или «Фейсбук» каждые полчаса. «Но честно говоря, это все равно что лишиться руки или ноги, — призналась я Симену в Хорватии, когда умудрилась забыть телефон в отеле. — Как будто тебя отключили от мира и теперь ты вне происходящего. И это совершенно не радует». — «Зато это радует меня», — сказал Симен. Он установил для себя не менее двух часов цифрового де-токса в день, а в выходные и того больше, и считает, что только в это время он подключен к реальному миру. «Ты ужасно стар, — говорю ему я. — Думать, будто интернет и все связанные с ним возможности не являются частью реального мира, слишком старомодно».

«Все это в той же мере реально, как, например, вот это дерево», — однажды сказала я, постучав по стволу, когда мы шли по тропинке вдоль берега озера Согнсванн. Симен начинает нервничать, если сидит дома без доступа к компьютеру, телефону и сериалам Netflix. По его мнению, устаревшие взгляды как раз у меня. «Вот увидишь, — рассуждает он, — ты относишься к тому поколению, для которого интернет — нечто настолько новое, что мы все попросту дилетанты. А те, кто еще только растет, будут смотреть на него совсем иначе; уже сегодня любой школьник разбирается в этом лучше тебя, и у него более естественное отношение к цифровым технологиям по сравнению с тем, какое преувеличенное значение придаем им мы». Я не решилась упомянуть о том, что установленные им для себя и явно тяжкие ограничения тоже естественными не назовешь.

Обычно по утрам, еще в постели, я сначала проверяю почту, новости и соцсети в мобильном. Сегодня я даже не вспомнила об этом, просто лежала тихо, не шевелясь, не пытаясь сформулировать ни одной связной мысли после ухода папы. Завернувшись в одеяло, я слушаю, как Симен варит себе кофе, разговаривая по телефону с братом. Они общаются гораздо более церемонно, чем мы с Лив и Хоконом, соблюдая все правила вежливости. Столкновение вроде вчерашнего для них абсолютно немыслимо. Да и вся наша семейная ситуация немыслима в исключительно правильной семье Симена; и хотя до сих пор мне казалось, что крайне утомительно жить вот так, когда о многом не говорится вслух и не бывает ни разговора начистоту, ни откровенного спора, сейчас мне хочется, чтобы в моей собственной семье не высказывали всё без утайки, оставляли что-то при себе и поменьше стремились бы к подлинному и «настоящему» — теперь эти установки выглядят эгоцентричными и претенциозными.

Слушая голос Симена, я в первый раз за день проверяю свой телефон. Когда я захожу на «Фейсбук», сразу выскакивает реклама частной клиники по лечению бесплодия, у меня начинает звенеть в ушах и давить в груди, я закрываю страницу и откладываю мобильный в сторону. Слышу, как Симен подтверждает, что мы обязательно приедем в воскресенье, перед тем как повесить трубку. Не помню, чтобы на воскресенье нас куда-то приглашали, но, возможно, «мы» — это уже не мы с ним. Услышав, как приближаются его шаги, я закрываю глаза и притворяюсь, что сплю. Он останавливается на пороге, и я пробую представить себе, как он сейчас выглядит, но не могу, я не помню его лица, не знаю его. Внезапно меня поражает, как мы отдалились друг от друга, как сильно я цепляюсь за то, что утратило свою основу. Он и я — теперь уже не мы, остались две отдельные детали, которые не стыкуются друг с другом.

Симен тихо стучится. Я открываю глаза.

— Спишь? — спрашивает он.

Симен переоделся в серые спортивные штаны, которые я надевала днем, и белую футболку. Из-под красной кепки торчат кудрявые волосы — я надеялась, такие будут у нашего ребенка. Он вдруг стал похож на маленького мальчика. Я отрицательно качаю головой и приподнимаюсь. Симен садится на кровать с краю, я поджимаю ноги, чтобы освободить ему место, — не знаю, показалось ли это ему приглашающим жестом или отталкивающим. Он вздыхает, смотрит в пол, потом на меня.

Я жду, сейчас он порвет со мной, и про себя молюсь, чтобы он сказал, что больше не может, что уходит от меня.

— Прости, — говорит Симен. — Утром на меня что-то нашло, сам не знаю отчего; у меня вдруг возникло ощущение клаустрофобии, похожее на припадок.

Я смотрю на него и не знаю, что сказать.

— Это деструктивный паттерн. Я не могу так больше; вернее, мы так больше не можем, — продолжает он.

Вот оно начинается, я приготовилась и снова зажмурила глаза.

Симен смеется.

— Что ты делаешь? — спрашивает он.

— Готовлюсь, — шепчу я, не открывая глаз.

Я чувствую, как его пальцы касаются моей щеки, потом гладят волосы, мое открытое плечо, легко и ласково, почти робко; затем он берет мою руку и крепко сжимает ее.