Современная семья

Папа живет на съемной квартире в Турсхове. Насколько мне известно, пока там успел побывать только Олаф. В июне он помогал папе перенести стол, после того как папа успел так набегаться по асфальтовым дорожкам, что доктор пригрозил принудительно отправить его в больницу по причинам, совершенно не связанным с больным коленом, если папа не даст ноге отдохнуть. Об этом я знаю только от Олафа. В тех редких случаях, когда приходилось разговаривать с папой, речь шла только об Агнаре и Хедде, я делала над собой усилие ради них, но не могла согласиться, чтобы папа позвал их к себе в гости. «Нет, нельзя», — ответила я, когда он попросил об этом в первый и последний раз; я испытывала физическое отвращение к его новой квартире. «Это их только расстроит», — добавила я. Несколько раз папа водил Агнара и Хедду есть пиццу, а однажды в субботу они поехали купаться на остров Лангёйене.

Я оттягивала разговор с Агнаром и Хеддой как могла. Но как-то утром в конце мая папа прислал мне сообщение в «Фейсбуке» с объявлением о сдаче квартиры, которое он нашел онлайн, и по пути в детский сад я объяснила Хедде, что теперь бабушка и дедушка будут жить в разных домах. Она остановилась и посмотрела на меня, а потом спросила, где же будет жить дедушка. Не знаю, почему Хедда автоматически предположила, что именно он переедет в другое место; наверное, как и все мы, она чувствовала, что мама связана с домом иначе и теснее, чем папа, что мама и дом — единое целое и невозможно представить себе дом в Тосене без мамы. Олаф рассердился, что я сказала Хедде, не предупредив его. «Это не только тебя касается», — заявил он, но, по обыкновению, быстро успокоился, заметив только, что предпочитает присутствовать, когда я буду разговаривать с Агнаром. Это оказалось намного труднее, и мы оба это почувствовали, когда тем же вечером попросили Агнара посидеть с нами на кухне. На самом деле я испытывала прежде всего неловкость, знакомое смущение из-за родителей, как в детстве, когда мама говорила громче всех на детской площадке или когда папа приходил забирать меня из гостей в слишком тесных велосипедках. Мне было так сложно объяснить Агнару, что бабушка с дедушкой разводятся, это выглядело совершенно противоестественным. У меня возникло чувство, что разговор был бы точно таким же, если бы это мы с Олафом собрались разводиться: мы уверяли бы Агнара, что очень любим его, как теперь я внушала ему, что бабушка и дедушка, безусловно, по-прежнему его любят, что дело совсем в другом. «А в чем?» — спросил Агнар. Казалось, он боится услышать в ответ, что один из них встретил кого-то другого. «Не думаю, что причина в другом человеке, скорее они отдалились друг от друга», — сказала я, прибегнув к маминой формулировке, над которой в Италии так громко и оскорбительно смеялась Эллен. Олаф позднее тоже пробовал с переменным успехом шутить на эту тему. Сейчас, когда перед нами сидел Агнар, было совсем не смешно, да Агнар и не смеялся — он заплакал. Этого я не ожидала. Почти половина родителей одноклассников Агнара разведены, поэтому, казалось, ему будет не слишком сложно свыкнуться с ситуацией, по крайней мере она для него не так уж незнакома. Но Агнар был безутешен, он всхлипывал, закрыв лицо руками, и я чувствовала себя такой виноватой, что сама еле сдерживала слезы. Когда Агнар снова мог говорить, Олаф осторожно спросил, что именно кажется ему самым тяжелым, но Агнар не мог ответить на этот вопрос — вообще всё. И то, что больше ничего никогда не будет по-прежнему.

Реакция Агнара совпала с моей. Может быть, самое худшее — это изменения сами по себе; я всегда ненавидела ситуации, которые возникают непредсказуемо. Олаф утверждает, что я слишком зависима от контроля. Мне необходимо все предусмотреть, подготовиться, и малейшее отклонение от плана выбивает меня из колеи.

Традиций и ощущения надежности жизни, связанного с неизменным расписанием и привычками, больше нет. Например, по воскресеньям в семь часов мы все вместе ужинали у мамы с папой, и так было всегда. И даже если мне не удавалось приехать, я точно знала, что остальные, как обычно, сидят за столом, и в самой мысли было нечто успокаивающее. «Мы обязательно будем ужинать вместе, — написала мама через несколько дней после возвращения из Италии. — Но сейчас нужно сделать перерыв и подумать, как это лучше устроить.