Современная словацкая повесть

— Откуда я знаю… Вдруг через какое-то время тесновато покажется? Квартиру побольше потом уже вряд ли дадут. Давай лучше согласимся на ту, что мы видели. Там две приличные комнаты, а ведь и нас пока двое, — рассуждала жена Богуша.

— Может, хватило бы и такой, что дают нашей соседке? Главное — чтобы расходов и работы поменьше, — прикидывал Богуш.

— Боюсь, не поместимся мы в однокомнатной… И не думай! — Идея мужа ей явно не понравилась.

— А ты, соседка, что скажешь?

— Ваше дело, сами решайте. А то еще после ругать меня станете за совет. Мне моей квартиры хватит. А вас все-таки двое…

— Вот я и говорю! — энергично подхватила хозяйка. — Зачем тесниться, если нет такой необходимости.

Мать вернулась домой, все еще чувствуя себя не в своей тарелке, удрученная, раздосадованная собственной недальновидностью. Вынесла из кладовки несколько картонных коробок, что недавно принес ей сын. В них она думала упаковать разные вещи — постельное белье, кое-что из одежды, кухонные принадлежности, посуду, да мало ли что наберется.

Дочери она не ожидала. В последние недели они виделись гораздо реже, чем обычно, и общались друг с другом в основном по телефону. После того как открылось, что Зузанна продала свою часть дома, разладилось что-то в их отношениях. Когда мать прямо спросила Зузанну об этом деле, дочь ответила:

— А что такого? Продала. Почему бы не продать, раз мне принадлежит? — Дочь поняла, что это уже ни для кого не секрет. — По крайней мере помогла молодой семье решить жилищную проблему, почему бы не помочь? Они мне очень благодарны…

— А ко мне они не переедут?

— Переедут или не переедут, не знаю. Скорее всего, не понадобится, разве что принесут сюда какой-нибудь старый чемодан… Но они здесь уже прописаны постоянно, это точно… — улыбнулась Зузанна. — Не волнуйся, никаких неприятностей у тебя не будет, все в порядке.

— Ферко очень возмущался, — заметила мать.

— Прошу тебя, не вспоминай о нем! — фыркнула Зузанна. — Не желаю о нем слышать…

И вот Зузанна заглянула в свой бывший дом на Сиреневой улице и застала мать окруженной картонными коробками, которые ярче всяких слов говорили о том, что происходит.

— Что ты делаешь, мама? — спросила ее дочь. — Начинаешь собираться?

— Начинаю.

— А квартиру смотрела?

— Смотрела.

— Хорошая?

— Неплохая.

— Заживешь теперь в свое удовольствие, везде чисто та, ни угля, ни дров, ни золы — никаких забот.

— Тоскливо мне там будет одной, — вздохнула мать.

— Ну что ты…

— Тоскливее, чем здесь…

— Поскорей бы уж все это исчезло с лица земли, радуйся, что дожила до этого, — воодушевляла ее дочь.

— Ты серьезно так считаешь?

— Именно так.

— Но ты же выросла здесь!

— И что из того?

— И тебе не жалко?

— Жалко? Чего? Этих прогнивших стен?

— Когда здесь уже ничего, понимаешь, ничего не останется, разве тебе не грустно будет вспоминать обо всем, что окружало тебя когда-то?

— Нас окружала нищета, и по ней, по-твоему, я должна грустить?

— А по-твоему, ничего хорошего не было?

— Не знаю, как-то не думала об этом, может, еще и вспомню что…

— Каждый человек вспоминает — о плохом ли, о хорошем, — хочет или не хочет, а вспоминает. Пока живет, вспоминает…

— Ой, мама, мама, мне бы твои заботы, — вздохнула Зузанна. — Дай-ка лучше помогу тебе. С чего начнем?

— Оставь, я сама все сделаю, соберусь еще, успею, мне ведь завтра на работу не идти… Вот с утра и начну.

Усевшись в углу комнаты на стуле, дочь необычайно долго хранила молчание.

— Через две недели мы уже здесь вот так не посидим. — Матери не давали покоя мысли о надвигающейся перемене.

А дочь тихо, как мышонок, притаилась в углу, сидела, обхватив руками колени, подтянутые к подбородку, лицо какое-то встревоженное, бледное, состарившееся, и только сейчас мать обратила внимание, что нет на нем привычного слоя косметических выкрутасов, которые так украшают молодую женщину, маскируя и вместе с тем оберегая ее от помет неумолимого времени.

— Одна среди чужих, — продолжала сокрушаться мать. — Кто его знает, найдется ли в доме какой знакомый с нашей улицы…

Неподвижный взгляд дочери устремлен куда-то к двери и дальше, словно она увидела там что-то необыкновенное, мать даже резко обернулась: уж не вошел ли кто к ним во двор? Нет, только ветер шелестел листьями ореха, убаюкивая двор знакомой мелодией.

— Сколько же мучений нужно вынести, пока достигнешь хоть чего-нибудь, а зачем, собственно? — подала наконец голос Зузанна. — Ради кого? Ведь только ради этого сопляка! Чтобы он не обделен был во всем, как мы, когда начинали с нуля, чтобы молодым уже мог радоваться жизни, а он…

— Да хватит тебе ныть! Раз не приняли в институт, пойдет работать, как другие. Подумаешь, велика важность…

— Ты ничего не знаешь, мама… — Зузанна сидела, понуро опустив плечи, сжав губы и уставившись в пол.

— Поступит через год или после армии. Не беда, если вообще не поступит, только бы здоровеньким был. Чего ты сокрушаешься?

— Да дело не в институте… — вздохнула Зузанна. — Хотя я с самого начала говорила, чтобы он поступал в какой-нибудь другой… Но Тибор уперся, я, мол, все устрою, все улажу… Нате вам, уладил! Трепло!