Современная венгерская проза

Спокойно, спокойно. Терпение, выдержка и спокойствие. Не первый раз в такое положение попадать, может, и не в последний. Прекрасно он знает, что делать. Синдром Бокоди. ДА, В УХЕ. МАКУХА. У МЕНЯ. И поведя затуманенными глазами, Хайдик увидел Йолан, высоко поднявшую джинсы над головой, — все ее ладное тело, женственные бедра, напряженно подобранный живот, какие крупные, округлые, тугие груди, соски чуть ткань халата не прокалывают, о дивная, роскошная Йолан, а Вукович лягушонком прыгает перед ней, прижав к бокам локотки на манер передних лап, служит, как собачка. Хайдик не следил за ходом событий, но сцена говорила сама за себя, и шофер не мог удержаться, засмеялся, — громовой гогот вырвался из его богатырской груди, так что все на кухне задрожало и задребезжали стекла. «Спокойствие», — повторял про себя Вукович. Но повторяй не повторяй, тело ему не повиновалось, — опять он ринулся к Йолан отнять джинсы, но та опять оказалась проворней (а главное, выше). «Папусик!» — крикнула она, и джинсы через голову Вуковича перелетели к шоферу.

ПАПУСИК?!

Слово это мигом вернуло Хайдика к жизни. Значит, миновал кошмар, кончился шабаш и рассеялась тьма, если Йолан опять называет его «папусик». Он не только готов теперь сам подпрыгнуть до потолка, он, если надо, прут железный на радостях узлом завяжет, — все сделает для Йолан! И, поймав джинсы, протянул по ее примеру Вуковичу. Тот побаивается гиганта, однако ненависть сильнее, и с самоубийственным остервенением загнанной в угол крысы он кидается на Хайдика, но шофер встречает наскок с неколебимостью бронзовой статуи и меж неуверенно блуждающими руками Вуковича швыряет штаны обратно жене. Вукович к ней, теперь она подманивает его, дразнит, водя джинсами туда-сюда под самым носом, он так и этак, вот-вот поймает, но Йолан изловчилась, обвела, и брюки, распластав штанины, большой синей птицей полетели через всю кухню к Хайдику, высоко над Вуковичевой головой.

— Гоп! Есть! Пасуй сюда! Вот я, здесь! Держи, папусик! Кидай, мамусик!

И Вукович скачет, как кузнечик, вихляя голыми волосатыми ногами, но падает, споткнувшись, опрокинув табурет, ободрав об пол колено и руками въехав в бутылочные осколки; он вспотел, окровавлен, запыхался, но мучители не унимаются, исполинскими колоссами высятся они над ним, им хорошо, они здоровые, красивые и любят друг друга, они заодно, а Вукович чужак, пришелец, они наслаждаются этой игрой, обнаружив, что сила, преимущество на их стороне, и с изощренным сладострастием мучая слабого, себе подвластного, незащищенного; а Вукович вертится круговой овцой, глаза его безумны, последние клочья, лохмотья самообладания и человеческого достоинства сползли, слезли с него, единственная маньякальная мысль теплится в помраченном мозгу: во что бы то ни стало завладеть джинсами, неважно зачем и неважно как; все взрослые личины свалились, и он, безусый, оголенный, снова впал в детство с его жуткими темными страхами; Вукович не игрок теперь и не жулик, не герой разгульных ночей, не электротехник, Вукович просто МАЛЯВКА, которого обижают большие, мишень для злых дураков, для их идиотских шуток, боксерская груша, козел отпущения, которого можно долбать безнаказанно, вечный Лайчик-попугайчик.

И он вдруг прирастает к полу. Очумелый взгляд его прикован к джинсам, но сам он недвижим.

— В чем дело? — недоверчиво осведомляется Хайдик.

Йолан помахивает джинсами.

— Наигрался? Разонравилось? Какой же ты игрок. Ну, хоть повеселился.

— Всласть, — заверяет Вукович этот очевидный факт.

Йолан кивает удовлетворенно.

— Ладно. Могу и подождать. Ну, — собирается она продолжать игру, — лови портки… да руки… — и запинается, одолеваемая неудержимым смехом.

Хайдик глазеет на нее, и, поскольку смех, как и хандра, тоже заразителен, сам начинает хихикать, просто оттого, что Йолан смеется-заливается, — а над чем, неизвестно; слова не может сказать, смехунчик не дает.

— Портки… — выдавливает она наконец со стоном, — руки ко-ротки…

И шофер тоже поддается приступу судорожного хохота, вдохновленный этим содержательным словосочетанием, оба покатываются и не могут остановиться, и правда ведь, подохнуть, до чего смешно: и на себя если взглянуть, и на Вуковича, как он пялится на них, и все они, и кухня… эта опрокинутая табуретка, поваленные стаканы… осколки на полу… Вукович в штанишках своих… его тощие ножонки…

Вук, держи портки.

Руки ко-ротки!

Вот они, портки.

Вон они, портки!

И Хайдики надрывались от бурного, блаженного, неудержимого конвульсивного гогота, даже в боку закололо. Вукович только переводил помертвелый взгляд с мужа на жену и обратно.

— Лайчик-попугайчик, — произнес он наконец замогильным голосом.

— Лайчик-попугайчик!.. Ой, не могу!.. — задыхалась Йолан.

— Лайчик-попугайчик, — повторил Вукович настойчиво. — Когда в школе его зеленой шляпчонкой бросались…

— Зеленой… бросались… ой, тут вот болит…

— Маменька купила ему! — крикнул Вукович с перекошенным лицом.

— Вук, держи портки, руки ко-ротки! — зычно скандировал шофер; лицо от хохота сделалось у него свекольного цвета.

— Маменька… ой, умру… — еле выговорила Йолан.