Современная жрица Изиды

Дло въ томъ, что «феноменъ» записки Кутъ-Хуми въ читавшейся мною тетради, и «феноменъ» записки Моріи въ карман Олкотта — суть два различныхъ «феномена», происшедшіе другъ отъ друга на разстояніи трехъ дней и между которыми нтъ ровно ничего общаго. Значитъ я не «забылъ, что тогда называлъ его Моріей, а не Кутъ-Хуми». Значитъ я не «замнилъ инцидентъ» съ запиской Кутъ-Хуми, вовсе неразсказанный мною по вышеобъясненной причин, «запиской Моріи, найденной въ карман Олкотта, между пуговкой и зубочисткой». Но, быть можетъ, г-жа Желиховская совершила эту свою передержку по незнанію? Нтъ, она совершила ее вполн сознательно: она объявляетъ, что копія моего разсказа изъ журнала «Лондонскаго Общ. для психич. изслдованій», о томъ какъ мн привидлся М. (Моріа) — находится у нея. Она даже длаетъ изъ нея выписки (брошюра, стр. 45). Ну, а въ этомъ моемъ разсказ, помченномъ 1 октября (по нов. стилю) 1884 года, напечатано: «Le soir du m^eme jour M. Olcott a trouv'e dans sa poche un petit billet, que tous les th'eosophes ont reconnu pour^etre de l''ecriture de M. (Moria), con`eu en ces termes: „Certainement j''etais l`a, mais qui peut ouvrir les yeux `a celui qui ne veut pas voir? M.“[126] Кажется ясно. Увы! Это лишь одинъ изъ малыхъ образчиковъ добросовстности и правдивости моей „почтенной“ противницы!

Что я не намревался убждать членовъ Лонд. Психич. 0бщества въ реальности моего свиданія съ Моріей, доказывается не только ихъ дальнйшимъ, напечатаннымъ въ „отчет“ заявленіемъ, но и послдними словами моего разсказа: „Je dois dire qu'`a peine revenu `a Paris, ou je suis actuellement, mes hallucinations et les faits 'etranges qui m'entouraient, se sont compl'ement dissip'es“[127].

Наконецъ мое сомнніе доказывается моими словами въ письм къ г-ж Желиховской отъ 0|24 Ноября 1884 года: „Вамъ желательно знать, что интимнаго говорилъ мн Моріа. Да кто говорилъ? Моріа-ли? Я сильно въ этомъ сомнваюсь“ (брошюра, стр. 47). Зачмъ г-жа Желиховекая приводитъ такіе отрывки изъ моихъ писемъ, служащіе ей самую плохую службу, — это ршительно непонятно!

По возвращеніи изъ Зльберфельда я нкоторое время чувствовалъ себя лучше; но затмъ, и особенно къ концу 1884 года, нервы мои опять расходились. Поэтому немудрено, что мн одинъ разъ (къ тому же я сильно натрудилъ себ глаза чтеніемъ рукописей) почудилась Блаватская въ своемъ черномъ балахон. Находясь въ переписк съ г-жей Желиховской и просто, искренно и шутливо говоря съ ней обо всемъ (я съ поразительной опрометчивостью врилъ тогда ея добродтелямъ и дружб) — я разсказалъ ей и этотъ случай, прибавивъ: „что-жь это такое? Опять вопросъ вашъ: галлюцинація или нтъ? Да я же почемъ знаю!? Что отъ этого можно съ ума сойти — это врно! но я постараюсь этого не сдлать“.

Она приводитъ (стр. 95) и это письмо — какъ доказательство чего? тогдашняго разстройства моихъ нервовъ?! но вдь я самъ говорю объ этомъ въ „Изид“! Раньше того и колокольчики слышались, и дуновенія какія-то я очень явственно ощущалъ, а однажды (этого г-жа Желиховская даже еще и не знаетъ!!) я, минуты дв, слышалъ вокругъ себя шуршаніе невидимаго шелковаго платья! Слушалъ, слушалъ — шуршитъ, да и только! Леченье холодной водой, извстный режимъ и временное прекращеніе сильныхъ занятій, главное же — удаленіе отъ всякихъ „теософическихъ“ чудесъ — совершенно прекратили вс эти явленія. Съ какой же бы стати сталъ я подробно, по номерамъ и пунктамъ, описывать ихъ въ „Изид,“ давно ужъ и отлично зная ихъ происхожденіе?!

Письмо мое къ Блаватской о Ришэ и о томъ, что я подружился съ m-me Аданъ, писано въ явно насмшливомъ тон и совершенно объясняется обстоятельствами того времени. Я былъ у m-me Аданъ по случаю печатавшагося тогда въ ея журнал „Nouvelle Revue“ моего разсказа „Магнитъ“. Я видлъ эту извстную литературную и политическую даму всего второй разъ — и вотъ она, вроятно разсчитывая, что я напечатаю въ Россіи „интервью“ съ нею, стала мн, положительно какъ старому другу, разсказывать всякія подробности о своей дружб съ Скобелевымъ и съ Гамбеттой, о всякихъ чудесахъ, а подъ конецъ посвятила меня въ фактъ своего язычества. Да, она тогда была язычницей, исповдывала языческій культъ, съ жертвоприношеніями древнимъ богамъ и богинямъ! Услыша все это я посовтовалъ ей, стараясь казаться серьезнымъ, лучше ужь обратиться къ теософіи и взять подъ свою защиту Блаватскую. Она просила у меня и впредь моего сотрудничества, просила писать ей, говорила, что аккуратно будетъ отвчать мн, словомъ — была очень, очень любезна, какъ истая парижанка. А я, гршный человкъ, ухалъ въ Россію, не напечаталъ „интервью“ съ нею, никогда не написалъ ей ни слова. Такъ и кончилась наша взаимная дружба…