Современная жрица Изиды

Ея «Изида» — это огромный мѣшокъ, въ который, безъ разбору и системы, свалены самыя разнородныя вещи. Есть въ ней, безспорно интересное и серьезное, добытое какъ старыми, такъ и, сравнительно, новыми авторами, есть нѣсколько остроумныхъ замѣчаній и выводовъ и самой Блаватской; но вмѣстѣ съ тѣмъ и всякаго вздору, ни на что непригоднаго, — сколько угодно. Для того, чтобы сдѣлать такой выводъ объ «Изидѣ», вовсе даже не надо въ теченіе трехъ лѣтъ изучать мистическую и оккультическую литературу, ежедневно принимая эту пряную пищу въ аллопатическихъ пріемахъ, — для этого достаточно прочесть хотя бы Элифаса Леви, Сентъ-Ива, Франка, Венсана, Гёрреса и др., достаточно быть au courant новѣйшихъ изслѣдованій по гипнотизму и близкимъ къ нему предметамъ.

Да, врядъ ли мудрецы Тибета принимали участіе въ литературной дѣятельности «madame» — по крайней мѣрѣ они не могли подсказать ей иной разъ самыхъ простыхъ вещей. Вотъ маленькій образчикъ этого — письмо изъ Эльберфельда, въ началѣ осени 1884 года.[14]

«Всеволодъ Сергѣичъ, милый, найдите мнѣ, Бога ради по-русски переводъ термина génération spontanée-ну какъ это по-русски „мгновенное зарожденіе“ что-ли? Чортъ бы побралъ ученыхъ, которые выдумываютъ слова, а въ диксіонерахъ ихъ нѣтъ. Прошу васъ, найдите и сейчасъ же, не медля дайте знать, мнѣ нужно для моей Катковской статьи, которая, наконецъ, кончается. Спасите, родной… ваша Е. Блаватская».

Чего было бы проще поднять руку, позвонить серебрянымъ колокольчикомъ, вызвать изъ Тибета всезнающаго махатму или его «челу» — и спросить!.. Но о сочиненіяхъ «madame» рѣчь впереди…

Я время отъ времени переписывался съ Еленой Петровной и въ моихъ письмахъ, выражая лично ей невольное расположеніе и участіе, тѣмъ не менѣе стремился къ своей цѣли, сказавъ себѣ: «не уйду, пока не узнаю, что такое она и ея феномены». Я, конечно, не разсчитывалъ, что она сразу, да еще и письменно, совсѣмъ проговорится и себя выдастъ; но я уже настолько зналъ ее, чтобы разсчитывать на ея постоянныя, «маленькія» проговариванья, которыя, въ общей сложности, составятъ нѣчто большое и осязательное.

Будучи въ высшей степени порывистой, несдержанной и, въ иныя минуты, до крайности наивной, — Блаватская могла «до конца» отуманить только людей, еще болѣе наивныхъ, чѣмъ она, еще болѣе несообразительныхъ. Главная же ея сила и условіе ея успѣховъ заключались въ необычайномъ ея цинизмѣ и презрѣніи къ людямъ, которое она скрывала весьма удачно, но которое все же иной разъ прорывалось неудержимо. «Чѣмъ проще, глупѣе и грубѣе „феноменъ“, — признавалась она мнѣ впослѣдствіи, — тѣмъ онъ вѣрнѣе удается. Громадное большинство людей, считающихъ себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Еслибы знали вы какіе львы и орлы, во всѣхъ странахъ свѣта, подъ мою свистульку превращались въ ословъ и, сто#ило мнѣ засвистѣть, послушно хлопали мнѣ въ тактъ огромными ушами!..»

Но въ то время до этихъ признаній было еще далеко; «madame» продолжала морочить меня своимъ «хозяиномъ», увѣряя, что я состою подъ особымъ его покровительствомъ. О феноменахъ же писала, все еще находясь подъ впечатлѣніемъ парижскихъ неудачъ: «Ничего я не могу сдѣлать по части феноменовъ, отъ нихъ мнѣ и такъ тошно. И не говорите про нихъ»…

Она все корила меня «подозрительностью». Сообщилъ я ей о сеансахъ магнетизера Робера и его ясновидящаго субъекта, Эдуарда, который, вмѣстѣ со своимъ наставникомъ, притворялся и фокусничалъ несомнѣнно. А она мнѣ въ отвѣтъ: «государь мой, Всеволодъ Сергѣичъ. Вы ужаснѣйшій и неисправимый — не скептикъ, а „подозритель“. Ну, что вамъ сдѣлалъ этотъ Eduard, почему вы думаете, что онъ притворяется? А впрочемъ — мнѣ-то что? подозрѣвайте всѣхъ на здоровье. Вамъ же хуже…» Это подчеркнутое всѣхъ было очень ясно. Или вотъ — еще яснѣе: «скверно на свѣтѣ жить, подозрѣвая всѣхъ и каждаго. Совершенно увѣрена, что передъ людомъ говорить про меня подозрительно не станете. Я-то, по крайней мѣрѣ, подозрительницей никогда не была; и кого люблю, такъ люблю въ сурьезъ — а такихъ весьма мало…»

Я утверждаю, и въ концѣ концовъ изъ дальнѣйшаго разсказа и ея писемъ будетъ ясно, что, намѣтивъ человѣка, желая его затуманить и сдѣлать своимъ послушнымъ орудіемъ, она дѣйствовала сердечностью и задушевностью. Она убѣждала его въ своей преданности, горячей любви и дружбѣ — и затѣмъ, именемъ этихъ чувствъ, упрашивала его сдѣлать для нея то или другое. Все сводилось на почву личныхъ отношеній, чувства. Съ женщинами подобная тактика творила чудеса.

Изъ Лондона, въ концѣ лѣта, Блаватская переѣхала въ нѣмецкій городъ Эльберфельдъ и писала мнѣ оттуда: «Я здѣсь, безъ ногъ, но съ Олкотомъ, Могини и нѣсколькими нѣмецкими теософами… Здѣсь прелестный городокъ и прелестное семейство теософовъ M-r и M-me Gebhard, и его три сына и невѣстка, и племянниковъ съ племянницами всего 9 человѣкъ. Домъ огромный, богатый… Она — ученица Eliphas Levi и съ ума сходитъ по оккультизму. Пріѣзжайте на нѣсколько дней…»