Современники и потомки о восстании С.Т. Разина

Отстаивая тезис о монархической власти как основе исторического прогресса страны, дворянская историография и в восстании С. Т. Разина искала и находила подтверждение незыблемости царской власти. К примеру, в трудах небезызвестного Д. И. Иловайского, в целом поколении его учебников для средней школы, проводилась мысль о том, что даже мятежный Стенька Разин, сколь бы далеко ни заходили его помыслы и действия, твердо сохранял верность престолу и преданность самодержцу. Он, по словам Иловайского, «постоянно твердил, что вооружился за великого государя против его изменников московских бояр и приказных людей». В такой интерпретации события третьей четверти XVII в. приобретали чуть ли не промонархическую окраску: крестьяне во главе с Разиным, оказывается, выступили, чтобы помочь царю избавиться от негодных советников. Наивный монархизм народных масс умело обыгрывался и преподносился как нечто исконное, вечное, глубоко внедрившееся «в умы русского народа», в национальный характер. Вместе с тем Д. И. Иловайский не отрицает притягательности и привлекательности для народа призывов Разина «к свободе и казачьему равенству», мельком останавливается на социальных мотивах движения, особо выделяя как главную причину народного недовольства крепостное право. Достаточно подробно описан Д. И. Иловайским ход восстания, указаны, какие районы им были охвачены, названы слои населения, принимавшие наиболее активное участие в борьбе[187].

Из авторов учебной литературы того же круга, что и Д. И. Иловайский, одни касались разинского восстания лишь мимоходом (П. Ф. Либен и А. П. Шуйская), другие (Н. А. Баженов, М. Я. Острогорский, А. Н. Сальников) предпочитали вообще о нем не упоминать или в лучшем случае назвать лишь имя повстанческого предводителя (И. И. Беллярминов)[188]. Однако сколь бы бегло ни рассматривали эти авторы «бунт Стеньки Разина», какую-то версию им все же приходилось давать. Наиболее расхожим было традиционное для официальной историографии объяснение народного недовольства и неповиновения «недосмотром» властей, подстрекательством государевых недругов и недомыслием «черни». Эта схема была приспособлена к стержневому положению охранительной идеологии о неразрывной связи между народом и самодержцем, угроза которому может исходить только извне или на худой конец от злосчастного стечения обстоятельств.

В конце XIX — начале XX в., как и в 40–50-х и 60–70-х годах, в России шел процесс идейно-политического размежевания, который преломился и в исторической науке. Полярно противоположными были официально-охранительные и революционные идеи.

Для тех, кто придерживался консервативных взглядов, крестьянские бунты XVII–XVIII вв. были крайне негативным явлением российской истории. Подчас они становились объектами внимания лишь постольку, поскольку позволяли политически опорочить социалистические идеи, носителями которых якобы являлись Разин и разницы, Пугачев и пугачевцы. Например, в 1895 г. в журнале «Исторический вестник» была опубликована статья С. Адрианова «Русский социалист XVII века». Под таковым автор имел в виду не кого иного, как С. Т. Разина. Предельно упрощая суть социалистических учений, Адрианов утверждает, что, присваивая и деля на уравнительных началах «чужое добро», повстанцы во главе со своим атаманом на деле осуществляли известную мысль об экспроприации экспроприаторов[189]. Тем не менее не стоит игнорировать рациональное зерно в рассуждениях С. Адрианова: определенная преемственность идеалов распределительной справедливости во время крестьянских войн и в период социалистической революции, несомненно, имеет место, и этому моменту, думается, еще будет уделено должное внимание в советской историографии.

С непримиримых по отношению к восставшим позиций написана книжка Б. Лебедева «Стенька Разин». Это сочинение — из разряда во множестве публиковавшихся в годы реакции пасквилей на революцию и революционеров. И, хотя речь здесь идет вроде бы о мятежниках XVII в., сразу же становится ясна довольно-таки прозрачная аналогия с недавними «возмутителями спокойствия» — участниками революционных боев 1905–1907 гг. И, конечно, не только разинцев стремится опорочить автор, описывая, как восставшие, «выпачканные в крови, шатались по улицам, горланили песни, непристойно ругались»[190].