Души сидели, как изваяние. И в таком состоянии души сидели годы и годы в очереди на вход в «край равнодушных». И ждали, когда расширят небесные пространства, отведенные для» края равнодушных».
Фигура и Лада прошли через ворота. Ангел Кроткий сказал:
«Я отведу Вас в те места, откуда начинаются пространства, отведенные под муки».
И вот Фигура и Лада оказались на том месте. Все пространство до самого горизонта было занято несметным множеством «равнодушных» душ, которые не заслужили ни адских мук, ни райского блаженства. Эти души в жизни ни к чему не стремились и были ко всему равнодушны. Они не делали окружающим людям на Земле ни добра, ни зла. Ни хорошего, ни плохого. Их отвергли рай, ад и чистилище. Даже грешники, казнимые в глубинах ада, и те возгордились бы своим злодейством, видя рядом с собой эти безликие, ничтожные, никчемные души.
Фигура и Лада подошли к толпе мучающихся душ поближе. Лада увидела, как будто окаменевшие, застывшие фигуры, не могущие двинуть ни ногой, ни рукой, ни туловищем, ни головой. Оцепеневшие фигуры, сжавшиеся мускулы, превратившиеся в твердый камень. И на лице никакого выражения. Полная безучастность, отстраненность от всего. Они сидели большими группами, подпирая друг друга. Души разделялись по тяжести и объему своего греха на неподвижные, как бы окаменевшие группы. На них набрасывались бесчисленные ром злых ос и слепней. Они жалили, кусали их. А по телу и волосам бродили бесчисленные вши. И кожа на голове и теле зудела и чесалась. И все это приходилось терпеть.
Оцепеневшие души не могли отогнать от себя бесчисленные рои жаливших их ос и слепней. Оцепеневшие души не могли очистить себя от бесчисленных вшей. Они не могли чесать свою смрадную кожу. Они не могли молиться и осенять себя крестом. Ибо не могли двинуть ни рукой, ни ногой. И молились они внутренне. Ибо только здесь, в» краю равнодушных», они поимели потребность и желание обратиться к Богу, заговорить с ним. Ибо только здесь они поимели глубокую личную потребность в богообщении. Это была именно внутренняя потребность молиться внутри души своей. И эта потребность в Боге перетекала в потребность делать добро, в потребность любить все сущее.
От укусов ос и слепней, от боли физической и нравственной кровь вперемешку со слезами стекала струями с их лиц. И мерзостные скопища червей ее глотали тут же под ногами. У всех срок мук был разный. И у каждой группы грешников мучения кончались то днем, то вечером. И тогда отходили руки, ноги, туловище, голова. И ангелы милосердия прикладывали к ним чудодейственные повязки. И кожа их переставала чесаться и зудеть.
И души снова набирались сил. И выходили на путь к храму. Все пространство до горизонта было плотно забито «равнодушными». И лишь узкими тропинками, едва не перешагивая через головы, грешные души, облаченные во все серое ползли в ближайший Храм. Там они снова и снова горячо молились весь вечер и всю ночь, отмаливая свои грехи. И каждая душа персонально каялась в своих смертных грехах своему Духовнику.
Улучив момент, Лада вместе с Фигурой подошли к ближайшей душе. Фигура объяснил душе, кто они и зачем подошли к ней.
И душа покаянно начал свою исповедь:
«Мое имя не важно. Ибо нас, таких, много. А если хотите меня называть, то зовите «равнодушные поневоле».
Я всю свою жизнь, с малых лет, до самой смерти, думала только о «хлебе насущном». Отец был инвалид войны и не мог работать. Получал пенсию по инвалидности. Работала одна мать – с утра до вечера. Я была старшая дочка в семье. С утра бегала в школу, затем за сестренками забирать из детсада. В остальное время бегала в дома рядом, где жили обеспеченные семьи – убирала там. В одном доме глава семьи – директор магазина. В другом доме – глава семьи – профессор. Тогда домработницу не очень-то принято было иметь. И я приходила каждый день – на час, другой – убирать в квартире.
После 8 класса пошла в училище, ближайшее от дома. Получила женскую строительную специальность – и красила, и белила фасады домов.
Скоро отец совсем плохой стал. Со временем и мать подорвала здоровье, от работы с утра до вечера. Она работала на вредном производстве, чтобы больше денег заработать. И я тоже вкалывала с утра до вечера, чтобы прокормить больных отца, мать и двух сестер. Пенсии у родителей были небольшие.
Затем замуж вышла. Там же, на стройке с одним забулдыгой сошлась, иногородним. Родился ребенок. Появилась теперь и своя семья. Все мы, и стар, и млад, – жили сначала в коммунальной квартире. А затем переехали в хрущевку: в двухкомнатную квартиру с махонькой кухней. Тесно и не очень дружно. Ибо муж, как и все мужики на стройке, частенько выпивал. Горьким пьяницей не был. Но навеселе бывал часто. И я после работы тащила весь дом: старых родителей, своего ребенка, мужа пьяницу и двух сестренок, пока они не повыскакивали замуж и не разъехались кто куда. Вся моя жизнь была серая, тусклая, без больших радостей и большого горя.