Продемонстрирую это на нескольких примерах, прежде всего — на и.‑е. *dei̯u̯os
. Этимологи, принимающие существование балто-славянской языковой общности и тесные праславянско-иранские контакты, реконструируют значение праслав. *divъ как ‘бог ясного неба’ → ‘злой дух’ и на основе этого строят выводы, касающиеся религиозной системы. Те, кто отрицает влияние зороастризма, представляют себе это развитие иначе, но не подвергают сомнению раннего обожествления славянами ясного неба. Сомнения, зародившиеся у меня при определении первоначального значения этого праславянского слова, прежде всего — в связи с дальнейшим семантическим развитием слова divъ не в сторону значения ‘демон’, а ‘нечто необычное, чудо, диво’, подкрепляет приводимый Трубачевым пример финского taivas ‘небо’, раннего заимствования в финский из балтийского (Этн., с. 186). Трубачев, будучи решительным противником теории балто-славянской языковой общности, аргументирует свою позицию тем, что даже у балтов, в языке которых значение ‘бог’ у этого слова (лит. diẽvas) не вызывает сомнений, оно является относительно поздним.Отрицание периода балто-славянской языковой общности вынуждает Трубачева искать (впрочем, не без основания[6]
) и этимологию праслав. *velesъ, независимую от балтийского, хотя он и признает, что значение праславянского слова, которое «с миром душ умерших связано так или иначе» (Рец., с. 4), близко к лит. vė̃lės; ‘души умерших’. В свою очередь, под давлением того, что он назвал в последней фразе рецензии моей книги «внутренней реконструкцией» (применительно к системе праславянских верований), он склоняется к принятию этимологии от корня и.‑е. *u̯el‑ ‘долина’[7]. Velesъ как божество низин, далее — пастбищ (Рец., с. 14), оказывается, таким образом, вторым членом дихотомической оппозиции в отношении Перуна, бога грома-молнии и гор. В обоих случаях теонимизация, согласно Трубачеву, находилась в стадии зарождения, откуда в лексическом материале наряду с теонимическими употреблениями присутствуют также апеллятивные.