Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха

Адвокат Шенгелая по просьбе подследственного передал несколько снимков: Отари в Испании, на роскошных пляжах Коста-Браво, Отари в Швейцарии, на модном горнолыжном курорте, Отари в Америке, в Диснейленде, Отари в Ялте, в бассейне интуристовской гостиницы…

На последней фотографии Шенгелая был запечатлен с двумя молодыми длинноногими девчонками. Он уже не помнил, кто они и откуда, не помнил даже их имен. Кажется, снял их там же, в «интуре», наврал с три короба, полежал с ними на пляже, а потом затащил к себе в номер, где по очереди отодрал обеих.

Так получилось, что ялтинский фотоснимок попался на глаза тому самому люберецкому пацану, с которым Шенгелая и делил нары на «пальме».

— Можно глянуть? — спросил он, косясь на снимок.

— Смотри, конечно, — буркнул Отари, протягивая карточку.

Люберецкий смотрел на фотографию долго, пристально, морща жирный лоб, как человек, который пытается что-то вспомнить. Наконец, растянув в резиновой улыбке толстые губы, произнес:

— Во, бля, наконец въехал! — толстый палец уперся в изображение девушки слева от Отарика. — Это же Катька, я с ней в одной школе учился! — говоривший хотел было еще что-то добавить, но Шенгелая некстати перебил его:

— Не знаю, где ты с ней учился, но в рот она берет классно!

Собеседник осекся.

— Что ты сказал?

— Говорю, скрипочка, минетчица она грамотная, — при воспоминании о групповухе в гостинице «Ялта» Отари сладострастно закатил глаза.

Широкая ладонь люберецкого легла на снимок.

— Постой, постой, в каком году, ты говоришь, это было?

— В прошлом. А что?

— Так вот где она, оказывается, слонялась! А говорила, к подруге в деревню под Рязань уехала, грибы собирать… Ты хоть знаешь, чья она сестра? Знаешь, какой у нее брат авторитетный?!

— При чем тут сестра, брат? — хмыкнул Шенгелая и тут же попытался отшутиться: — Все люди между собой сестры или братья.

— Брата ее зовут Дима. Раньше он в нашей бригаде за экономиста был, бизнеснюг жирных просчитывал — наезжать или не наезжать. А теперь свой бизнес открыл. Уважаемый человек. Если бы он об этом узнал, он бы тебе очко на британский флаг порвал.

Последняя фраза заставила Шенгелая страшно побелеть.

Как какой-то бритоголовый молокосос, бычье из бычья, смеет говорить такие вещи ему, пусть не признанному, но все-таки вору? И еще пугать его каким-то люберецким уродом?!

— Да пошел ты на хер! — неосторожно выпалил Отари, начисто позабыв, что тут, в тюрьме, такое адресование приравнивается к пожеланию опустить собеседника.

И началась драка — жуткая, беспощадная.

Шенгелая не отличался хлипкостью сложения и трусливостью: еще в отрочестве он слыл одним из лучших бойцов родного Сагареджо. Но и соперник был не робкого десятка, к тому же он явно занимался каким-то силовым видом спорта.

Удар! — Люберецкий пружинисто отлетел в сторону, но на удивление скоро нашел в себе силы подняться. Он пропустил еще один удар в торс и один в ухо, но уже спустя несколько секунд, по-борцовски захватив Отари рукой за шею, повалил врага на пол и принялся методично и безжалостно бить его головой о цемент.

Первым отреагировал Гурам.

— Эй, пацаны, вы что, совсем оборзели? Драка на «хате»?!

Арестанты из окружения «смотрящего» бросились разнимать противников. Спустя минуту оба они, все еще ощущая в себе злое кипение нереализованной агрессии, стояли перед Анджапаридзе.

— Вы что, хотите, чтобы сейчас сюда ментов немерено привалило? Чтобы на нас мусорской спецназ тренировался? Тогда всем нам достанется, — медленно и веско произнес Гурам и, переводя взгляд с молодого пацана на Шенгелая, добавил: — Как тебе, земляк, не стыдно?! Ты ведь сюда вором заехал, а ведешь себя, как пьяный малолетка. И кто ты после этого?

Отари стоял от Гурама в каком-то полуметре. Ноздри Шенгелая гневно раздувались, пот, смешанный с кровью, застилал глаза.

— Кто я? — глухо спросил он.

Анджапаридзе взглянул на земляка с явной неприязнью, но тем не менее нашел в себе силы промолчать — видимо, он хотел замять этот инцидент. Тем более что не правы были оба противника.

— Так кто же я, шэни дэда? — истерически крикнул Отари, срываясь на грузинский мат — мол, я твою маму трахать хотел.

— Что ты сказал? — тихо, но с явной угрозой спросил «смотрящий», не поверив своим ушам.

Путая грузинские и русские ругательства, Отари заорал:

— Шэни дэда мовтхэн! Я имел твой семейный альбом! Я имел тот гвоздь, на котором висит фотография всех твоих родственников! Я имел…

Он не успел договорить: на голову его опустилась шахматная доска. Спустя мгновение на Отари посыпался град ударов: в шею, в ухо, в подбородок, в темя, в грудь, в живот…

Последний удар, в висок, заставил Шенгелая потерять сознание, и темные воды беспамятства сомкнулись над ним.

Отари пришел в себя лишь на следующий день и, очнувшись, весьма удивился тому, что еще жив.

Руки были непривычно тяжелыми, непослушными, какими-то чужими. Страшно болела голова, тело ломило от ссадин, ушибов и гематом, расшатанные зубы, казалось, вот-вот выпадут из десен.