Современный болгарский детектив

— Я пришел, чтобы извиниться перед тобой, я должен был это сделать, разве не так? Мною руководит не добропорядочность и не желание тебе понравиться. Однако я не могу вернуться к Вере: я ее не люблю и не хочу ее обманывать! Я понимаю, что поступаю жестоко, тем не менее ты не можешь не согласиться, что я поступаю по-своему честно.

Я отпил кофе и с грустью подумал, что надежда оставляет меня, что силы покидают мое тело и оно становится невесомым. Я поймал себя на том, что снова подмечаю детали: у Симеона новые электронные часы, он не носит обручального кольца, на шее у него — золотая цепочка с ключиком.

— Как говорится, сынок, — устало произнес я, — вольному воля. Я пытаюсь понять тебя и простить — ты за этим и пришел, не так ли? Если тебе недостает моего прощения, считай... что получил его! Но я хочу тебе только сказать: ты дважды непростительно, по-глупому мне солгал. Когда неловко припрятал дамскую сумочку там, на чердаке, и вот сейчас. Вдохнуть в кого-то надежду и после забрать ее, как вещь, данную взаймы, — это действительно жестокость. Прощай!

Он посмотрел на меня ошарашенно, часто заморгал, погасил в пепельнице сигарету и поплелся к двери. Остановился на мгновение, схватился за ручку, словно видел в ней опору, и произнес:

— Пока, папа!

Я не мог возненавидеть этого человека, который с удивительной легкостью разбил жизнь моей дочери и за несколько месяцев превратил меня в старика. Я испытывал не ненависть, а боль, как будто потерял что-то очень важное и бесценное — например, будто потерял навсегда ключ от своего дома. Странно, но я почувствовал непреодолимое, коварное желание поделиться своими думами с подследственным Искреновым!

Я неосознанно открыл записную книжку, перелистал странички, нашел нужный номер и набрал его. Не знаю, зачем это сделал. Длинные гудки меня успокоили и вселили надежду, что я никого не застану. Потом мембрана издала треск, и кто-то взял трубку.

— Извините, я бы хотел поговорить с Марианной Искреновой.

— Я слу... слу... слушаю! — просил меня о терпении женский голос, похожий на царапанье кошачьих коготков. Я нажал на рычаг и показался себе вором, который пробрался в чужой дом не для того, чтобы унести что-то ценное, но чтобы осквернить его.

14

Я вернулся домой поздно, разбитый и усталый. Еле открыл входную дверь с тремя замками: она не поддавалась и не хотела меня впускать. В прихожей меня встретили запах нафталина и мои стоптанные шлепанцы. Совсем недавно эти шлепанцы, утешавшие меня и напоминавшие двух кошек, ассоциировались в моем сознании с домашним уютом и семейным счастьем, со спокойствием и стабильностью, благодаря чему трехкомнатная квартира становилась моей крепостью.

После печального разговора с Симеоном мое доверие к ней пошатнулось. Я задавал себе вопрос: не стесняют ли меня мои привычки, не скрываются ли за порядком, заведенным нами с Марией, посредственность обывателей и старание подменить гармонию человеческих интересов умилительным отношением к домашнему быту? Мне вдруг захотелось взбунтоваться, ворваться в пыльных башмаках в гостиную. Однако привычки — вторая натура человека, и я скрепя сердце разулся...

Как обычно, Мария и Элли ждали меня на кухне. Тихо играл магнитофон, на плите подогревался ужин, стол был накрыт: белая вышитая скатерть, белые (глубокие и мелкие) тарелки, белые, согнутые вчетверо салфетки — этот порядок не только ласкает взор, но и раздражает, а эта образцовая чистота до того идеальна, что иногда хочется ее уничтожить, разрушить... Прежде чем поздороваться, я швырнул мокрый сверток прямо в плетеную хлебницу. Стол словно скорчился и перевесился на одну сторону, на нем обозначилась разруха, я это понял по глазам Марии. Я развернул оберточную бумагу.

— Ой, что сейчас увидят мои глазки? — Элли вытянула шейку, с любопытством заглядывая мне в руки.

— Это осьминог! — гордо произнес я. — Я его купил в рыбном магазине.

— Он похож на студень, облитый чернилами. — Элли брезгливо прикоснулась к студенистой массе.

— Что за бред? — спросила Мария. — Зачем ты купил эту гадость?

— Потому что я никогда ее не ел. Мне осточертела свинина с картошкой, и я хочу осьминога. Как мне объяснили, его сначала варят полчаса в воде с уксусом, после чего запекают в сухарях.

— Господи, да ты явно рехнулся!

Мария присела на стул, ее пальцы, как гребень, погрузились в смолистые волосы — приглаживали их, касались лба... Она всегда так делала, когда была чем-то озадачена или расстроена.

— Что-то должно измениться, Мария, — сказал я сухо, —   м ы   д о л ж н ы   ч т о - т о   и з м е н и т ь!