Современный детектив. Большая антология. Книга 12

— У меня есть основания полагать, что через пару дней все разрешится. А пока… надеюсь, вы понимаете, что не имеете права покидать страну.

Он встал. Я понял, что мой визит окончен. Идя ему навстречу, я обмолвился, что неназванный агент БСС упомянут в дневнике Харальда Олесена. Он поблагодарил меня за важные сведения, но тут же заметил: раз агент упомянут в дневнике, мне не нужно интересоваться его именем, ведь я его уже знаю.

Мне показалось, что мы с ним поняли друг друга и трудимся во имя общего блага, пусть и с разных сторон. Я ушел от Даррела Уильямса с чувством, что сейчас он сказал мне правду и он не убийца. И все же вычеркнуть его из списка подозреваемых пока не мог.

Выпуская меня из квартиры, Даррел Уильямс робко задал последний вопрос:

— Иногда хочется узнать… Вам известно, как жила Сесилия? Есть ли у нее семья, дети? Я заметил, что она сохранила девичью фамилию и пришла с братом.

Я ответил:

— У нее есть дочь, оставшаяся после короткого и несчастливого брака, но теперь она в разводе.

Он поблагодарил меня и попросил передать Сесилии Олесен привет, если я снова увижу ее. Потом быстро вытер глаза. Даррел Уильямс был сильным человеком. Он не снял маски до тех пор, пока не проводил меня. Но когда за мной закрылась дверь, мне показалось, что я услышал приглушенный всхлип. А может, у меня просто разыгралось воображение. Не только для меня день выдался трудным и трагическим.

8

Напоследок я спустился на первый этаж, к Андреасу Гюллестаду. Он встретил меня, как всегда, приветливо и предложил кофе и несколько сортов чая на выбор. Однако его лицо сразу помрачнело, когда я объявил, что вынужден кое-что спросить о его отце.

— Так и думал, что вы все узнаете… Я и сам собирался вам рассказать. — Он заметно разволновался, когда я спросил, точно ли он никогда не видел Харальда Олесена до переезда в этот дом. Потом он немного успокоился и продолжал: — После убийства я вдруг понял, что мой сосед Харальд Олесен, должно быть, тот самый Харальд, о котором мой отец отзывался так уважительно и которого считал своим близким другом. В таком случае я пару раз видел его в детстве, еще до войны, когда он приезжал к отцу. Конечно, я должен был сразу позвонить вам и исправить свои показания, но предпочитаю лишний раз не ворошить прошлое… не бередить старые раны. Мне больно вспоминать об отце. У меня не сохранилось никаких воспоминаний — ни хороших, ни плохих — о приездах Харальда Олесена в потерянный рай моего детства. Более того, я вспомнил, что он приезжал к нам, только после его смерти. Надеюсь, вы не считаете, что я поднялся на третий этаж в своем инвалидном кресле и застрелил его, потому что он несколько раз навещал моего отца, когда я был еще ребенком?

Я заверил его, что, разумеется, ни в чем подобном его не подозреваю. Но меня неприятно поразило, что даже этот дружелюбный и интеллигентный инвалид несколько раз утаивал от меня важные сведения. При первой встрече он произвел на меня впечатление человека мягкого, простодушного и открытого, но оказался немного не таким. Наугад я спросил, не помнит ли он молодых людей — возможно, родственников или знакомых, — которые сотрудничали с Харальдом Олесеном в годы войны. Андреас Гюллестад ненадолго задумался, но потом, словно извиняясь, покачал головой. Его отец был единственным ребенком в семье; у него не было ни младших братьев, ни племянников. Сам же он в войну был совсем мальчишкой и не помнит никаких молодых помощников Харальда Олесена. Прозвище Оленья Нога также не пробудило в нем никаких ассоциаций.

Андреас Гюллестад пространно извинился за то, что больше ничем не может мне помочь. Мы расстались мирно и дружелюбно, как всегда. Однако я понял, что и ему больше не могу доверять… как, впрочем, и остальным жильцам дома номер 25 по Кребс-Гате, за исключением жены сторожа.

В тот вечер я снова лег спать с чувством, что разгадка тайны уже близка. Меня охватывало нетерпение. Убийца по-прежнему оставался неизвестным. Хорошо, что все считают, будто дело завершилось смертью Конрада Енсена. Но напряжение последних дней сказалось на мне. Я очень рассчитывал на восьмой день напасть на след убийцы. Надежда отдохнуть на Пасху растаяла как дым, но при мысли о том, что два дня не будет газет и я встречу меньше коллег на работе, я испытал облегчение.

День восьмой. Исчезновение и новая улика

1

11 апреля, в Страстной четверг, я мирно позавтракал у себя дома. Но в девять, как только пришел на работу, началось светопреставление. В пять минут десятого зазвонил телефон, стоящий на моем письменном столе. Я услышал на другом конце линии громкий и решительный голос судьи Верховного суда Еспера Кристофера Харальдсена. К моему огромному облегчению, он говорил необычно дружелюбно.

— Доброе утро, инспектор! Решил пожелать вам счастливой Пасхи и поздравить с быстрым раскрытием такого сложного преступления!