Современный грузинский рассказ

— Эта наша хваленая Гулико, оказывается, уже два года бесстыдно таскается по бугаям… Да, да, представьте себе!.. Муж — вот уж воистину несчастный человек! — как водится, последним узнал о ее беспутстве, хотя в округе не осталось ни одного человека, который не знал бы, что к чему. Мальцы несмышленые и те приглашали друг друга — пошли, мол, в рощу, в гуликовскую игру поиграем… Когда муж узнал, он так был расстроен, бедняга, никак не ждал от своей Гульнары такого… Но разрушать семью не решился, и как его прикажете в этом винить?!. Ведь они уже десять лет как женаты, десять лет!.. А та-то, бесстыжая, слово дала, никогда, мол, больше, никогда и ни с кем, но уж если женщина пошла на такое, то ее, милая моя, не то что словом — цепью не удержишь… Зубами ее перегрызет, а от блуда не откажется. Ни за что!

Ее собеседница, слушающая с истомленным, жадным вниманием, достигла уже того возраста, когда «эффект Гулико» постепенно делается отвлеченной теорией. Погрузневшее ее тело безвозвратно утеряло былую красоту и стройность, а виднеющаяся в уже бесцельном ныне декольте грудь сходна с затянувшейся лебединой песней… Может быть, именно потому эта женщина принимает так близко к сердцу рассказ своей пышнотелой соседки, потому глаза ее горят огнем благородного негодования и столь страстно наделяет она грешную Гулико эпитетами в духе старинных классических трагедий: «гнусная», «развратная», желая ей от всей души «быть погребенной под землей»… Не просто «провалиться сквозь землю», а именно так, словно бы от лица самого торжествующего Рока: «быть погребенной под землей».

(Этот нравственный ригоризм, этот накал чувств — вполне понятная реакция… Ее отлично поймут те, у кого не было случая обзавестись любовником, или, что еще хуже, однажды такой шанс представился, да и тот уплыл из рук.)

Невысокий худощавый юноша — открытое, умное лицо, тонкость и некоторая изможденность черт — взял в оборот седого длинноусого крестьянина и с жаром толкует о величии духа нации.

— Нет, пусть нас оставят в покое!.. Вот когда они сделают столько, сколько сделали мы, тогда, пожалуйста, мы готовы их послушать… Мы, господин мой, пролили много своего пота и крови. Вспомнить хотя бы караванный путь — он ведь через Грузию пролегал. А наш вклад в сокровищницу мировой культуры?.. Кто еще так щедро выразил литературный гений нации, как Руставели, Бараташвили, Галактион?.. Я уж не говорю о Важа Пшавела. Самоотверженности и благородства одного лишь Цотнэ Дадиани с лихвой хватило бы даже большой нации, чтобы хвастать. А у нас кто сочтет, сколько было Цотнэ Дадиани, сколько Миндий и, как сказал поэт, «сколько еще Казбеги»!.. Но мы не хвастаем, потому что нам это не в диковинку. Для нас это — нормальная культурная ситуация.

При упоминании Важа Пшавела юноша почему-то засмущался, понизил голос… Седой крестьянин слушал его заинтересованно, задумчиво и печально, и его белые, подкрученные кверху усы время от времени странно вздрагивают.

Широкоплечий небритый молодец в расстегнутой рубашке сидит так, что занимает три четверти скамейки… И хотя его собеседнику, смуглому, тощему — кожа да кости — человечку с запавшими тоскливыми глазами, больше оставшейся ему трети и не надобно, он все равно так старательно и безропотно сжался в уголке, как это только и пристало истинно угнетенному и несчастному человеку.

— Если ты, парень, не умеешь пить и вообще в галстуке родился, то чего ради ты сел за наш стол?.. Я же не прихожу в библиотеку и не мешаю тебе там.

Ну ладно, пришел, так сядь в конце стола, коли ты человек, и сиди там, будто и нет тебя. Нет, ты петушишься и мозолишь мне глаза со своим треклятым галстуком и понять тоги не можешь, что плевать мне и на тебя и на галстук твой, будь он хоть самый модный!.. А потом еще лезешь во главу стола, усаживаешься там, и метровый твой язык несет невесть что, и ты не думаешь вовсе, что я ведь побью тебя, братец, как не побить, честное слово!..

Ты, дорогой, блаженна память отца твоего, ты должен знать, что когда я две бутылки выпью и вино меня разберет, то я должен их на ком-то выместить, иначе не протрезвею… Что ж ты лезешь ко мне на глаза со своим галстуком?! Мир твоей семье, или тихо в сторонку отойди или скажи хотя бы, что зятем моего директора стать собираешься, и я другого побью, мне ведь все равно!.. Почему я должен из-за тебя терять работу и в тюрьму идти! Ведь не будь у меня отложено на черный день пары грошей — сидеть бы мне сейчас в тюрьме!.. А разве я могу выдержать в тюрьме?!

При последних словах детина расстегивает и последнюю пуговицу на рубашке, обнажает необъятную волосатую грудь и жалобными глазами смотрит на собеседника. Человек кидает быстрый взгляд на мужественную черную поросль, поджимает губы, отводит глаза и принимается старательно глазеть в окно, будто на скамейке — он один.