Современный грузинский рассказ

Лицо, покрытое толстым, неровным слоем белил, казалось маской… На белом фоне размалеванные алым губы горели, будто альпийский мак, взошедший в снегу. Веки и подглазья покрыты темно-голубой краской, ресницы густо вымазаны черной. Такие же черные, очень толстые и чуть косые линии тянулись от уголков глаз к вискам. Заплетенные во множество косичек волосы падали на шею.

Одета Мзекала в серое с закрытым воротом платье до пят, на подоле которого виднелась бахрома, которую сейчас можно встретить разве лишь на старинных скатертях. Поверх платья на ней — это летом-то! — было пальто… Оно, правда, было тонким, весенним, но в такую дикую жару и оно представлялось добровольной пыткой, раскаленной печью. Впрочем, для Мзекалы температурный баланс, видимо, не являлся проблемой. На ней было и пальто и перчатки, которые, судя по некоторым бесспорным признакам, некогда выглядели белыми… На груди висела неровно вырезанная жестяная медаль.

Мзекала стояла у обочины дороги, вольная, надменная и гордая. У ног — небольшой черный чемоданчик… Грациозно подняв правую руку, она голосовала.

Водитель остановил автобус и открыл заднюю дверь.

Мзекала подняла чемоданчик и, изящно изогнув стан, преисполненная чувством высокого достоинства, неспешным королевским шагом, чуть покачиваясь, как гибкая лоза на ветру, пошла к машине… Уже подойдя, она вдруг остановилась, даже сделала шаг назад. На секунду показалось, что она раздумала ехать, но потом Мзекала спокойно, безмятежно улыбнулась и — поднялась в автобус… Надо сказать, что когда она, поставив сначала чемодан на ступеньку, входила в машину, в ее горделивом и полном неприступного достоинства облике появилась маленькая, но ощутимая трещинка.

Водитель захлопнул двери, и автобус тронулся с места.

Мзекала поднялась по ступенькам, вошла в проход между сиденьями и, поставив чемоданчик у ног, выпрямившись, высоко подняв голову, неспешно и независимо оглядела пассажиров. Потом, обернувшись к пьяному, по-прежнему берегущему свой портфель, нежно взмахнула затвердевшими в краске ресницами и спросила:

— Мой дремлющий друг, не скажите ли вы мне, куда держит путь этот корабль?

Пьяный еще крепче прижал к груди портфель, мучительным усилием воли попытался, как Вий, разлепить тяжелые веки, но у него ничего не вышло… Он коротко качнул головой и сказал:

— Ааамм… блл… б…

Мзекала печально улыбнулась и повернулась к молодому вору, явно намереваясь задать ему тот же вопрос. Но вор, и без того раздосадованный отсутствием необходимых условий для работы, не пожелал беседовать с ней.

Он зло глянул на Мзекалу, буркнул что-то угрожающе и, резко дернув плечом, отвернулся… Мзекала вздрогнула, сжалась, на мгновение втянула голову в плечи. Но потом вновь выпрямилась, вновь стала вольной и гордой и, посмотрев с брезгливой презрительностью на вора, вдруг громко, на весь автобус, сказала:

— Зовут меня Мзекала… Солнце — мать мне, луна — отец, бесчисленные звезды — братья и сестры мои…

В ответ на это заявление оглянулся почти весь автобус. Весь, кроме пьяного с портфелем, двух спящих женщин и Высокого Мужчины, который сидел, по-прежнему уткнувшись в журнал…

Водитель посмотрел в зеркальце на Мзекалу, негромко рассмеялся и снова перевел взгляд на дорогу.

Пышнотелая женщина, осуждавшая любовный ветер Гулико, с довольной, широкой улыбкой посмотрела на Мзекалу и воскликнула:

— Чтоб ты пропала!

Тощая старуха в черном, сидевшая в противоположном ряду, высказала ту же мысль несколько иначе и более категорично:

— Сгинь, ну-ка!

А краснощекий мужчина с брюшком добавил таким голосом, будто ему неожиданно что-то сдавило горло:

— Вот это чучело!

На этом автобус исчерпал свое отношение к появлению Мзекалы.

Неприкаянная, она постояла некоторое время рядом с молодым вором… На последней скамье, где сидел пьяный с портфелем, были свободные места, но сесть туда она не пожелала. Взяла свой чемоданчик, чуть продвинулась вперед и громко сказала:

— Гости Прокруста!.. Видите же, что с другой стороны ветер подул… Уступите место необычной красоте.

Призыв пропал втуне — там и сям раздались смешки.

Юноша с умными глазами, говоривший о величии духа нации, с улыбкой и удивлением взглянул на Мзекалу. Потом обернулся к своему белоусому соседу:

— Прокрустом звали одного человека… Кто был длиннее нормы, тому он обрубал ноги; кто короче — тому вытягивал.

— Смотри-ка! — удивился белоусый. — Чем не Арсен?!.

— Почему Арсен? — не понял умноглазый, но, видимо, поленился искать корни такого сравнения. — Эта женщина, как видно, хорошо образована. Может быть, именно образование и свело ее с ума. Не под силу отягощенному вековой усталостью разуму…

Но в это время к умноглазому как раз приблизилась Мзекала и прервала его речь:

— Скажите, юноша, вы не ощущаете дуновения западного ветра?

Он взглянул на нее с открытой улыбкой, потом лизнул указательный палец, поднял его и, спустя секунду, истово сказал:

— Да, верно, дует…

— Тогда, будьте добры, встаньте и уступите место необычной красе.

Но поборник чести нации оказался не лыком шит… Он вновь облизал палец, снова поднял его и заявил:

— Я ошибся… Пока не дует.