Пишу вам уже из родной деревни. Чувствую себя хорошо. Часто гуляю по лесу. Мои односельчане чураются меня. Стали неразговорчивы при встрече. Единственный, с кем я могу говорить по-человечески, это наш лесничий. Я обещал ему дать первых шишек. Видно» человек он жадный, никак не может примириться с тем, что я ель, то и дело попрекает — почему, дескать, черешней не уродился. Должно быть, большой охотник до ягод.
Гулял я и сегодня. Жена моя всегда рядом со мной. Она боится, как бы ствол на моем плече где-нибудь у края пропасти не перетянул меня вниз.
Она покорилась судьбе.
Джгунаи переселился из наших краев, ни разу у нас не показывался. Я скучаю по нему, прежде мы были хорошими друзьями.
Недели две назад я танцевал на свадьбе с одной молоденькой девушкой. Ох и красивая же была, стройная, как елочка в вашем лесу.
Есть у нас в деревне один пьющий человек. Стоит ему напиться, как хватает топора точит лезвие и приговаривает:
— Сейчас срублю Бери! Бери сейчас срублю!
Стараюсь держаться подальше от него.
Какой с пьяного спрос, возьмет и в самом деле всадит в меня топор.
Деревья в нашем лесу начинают желтеть. Они удивляются, что я не теряю свой зеленый наряд, но более всего их томит недоумение — как это мне удается перемещаться с места на место?
Им, наверно, кажется, что я послан небом, и потому благоговеют передо мной.
Когда я говорю, что я такой же земной, как они, не верят:
— Если ты родился, подобно нам, на земле, почему ты двигаешься, не стоишь на месте, как мы, почему не роняешь свой убор к зиме и вечно зеленеешь невиданными своими листьями?
Что им сказать?
Как объяснить?
Вот клен, тот еще может понять кое-что, остальные же не принимают на веру мои слова.
Мне не хочется смущать лес, вселять в него сомнения, хорошо бы не ходить туда вовсе, но не бывать там я уже не могу. Стоит в самой чащобе лесной молоденький бук; дня, кажется не проживу, если не увижу его. Он так колышется при моем появлении, похоже, и сам дожидается свидания со мной. Однако жена моя хмурится, и сейчас мне приходится обходить свой бук стороной. Все может человек, боюсь, как бы она не подговорила того пьяницу с топором. Что им стоит срубить какой-то там бук.
Мои земляки, под стать деревьям, тоже, кажется, стали заблуждаться относительно меня. Живет на окраине деревни старик. Ни жены у того старика нет, ни детей, ни сестры, ни брата. Один как перст. Раньше жил человек без веры, ушел от людей, построил на отшибе дом, обнес высоким забором, и чужды были ему и горести и радости людские.
Теперь он состарился, одряхлел, согнула его нищета. Христа ради подают ему люди хлеб и воду. В безнадежной тоске мечется душа его в исхудалом теле.
Дорога моя к лесу лежит мимо дома того старика, и что ни день я вижу, как стоит человек на коленях, обратив лицо к небу, и говорит:
И стоит старику увидеть меня, как простирает ко мне трясущиеся руки:
Мне жалко человека до боли, и, чтобы утешить его, я с мольбой гляжу на небо и говорю:
— Приди и помилуй его! Приди и помилуй.
Но не является спаситель.
Медлит…
Удивительные я вижу сны по ночам: то поднимаюсь в воздух и летаю, то спускаюсь в самые недра и слушаю, как бьется сердце земли.
Земля дышит подобно человеку. Вдохнет раз — и потом когда медленно, когда быстро выдохнет обратно.
Мне начинает казаться, что я улавливаю ее дыхание.
Бывает, что в полетах во сне меня относит в сторону, и я гляжу на землю издали.
Со стороны облик ее иной:
Издали хорошо видно, как все сущее является из земли и в землю же возвращается…
Вот бы заглянуть вам в мои сны и увидеть, какая она, земля.
Небо?
Я верю в небо, поскольку верю в землю. И, быть может, как каждый из нас есть частица земли, так и земля есть частица неба.
Вас, наверное, заботит мое здоровье. Сегодня на моих ветках до того сладостно распевал дрозд, что боли в сердце сами собой позабылись. В здешнем лесу нет, кроме меня, другой ели. Мне полюбилась одна полянка на высокой горе, все тянет подольше постоять на ней. Отсюда ущелье наше щедро открывается взору. По ночам мне чудится, будто корни мои уходят в землю.
Я скучаю по вас.
Обнимаю.