Современный грузинский рассказ

Она остановилась у дуба, ногой нащупала место, чтобы сесть. Крепко прижала к груди тело ребенка и села прямо на землю. Под дубом было сухо, сюда не проникала роса. Как только Толисквами присела, сразу открыла ребенку лицо и начала, как безумная, целовать и ласкать его; все крепче прижимая сына к груди, она всхлипывала и заливалась слезами.

Из леса доносился вой шакалов, который становился все ближе и явственней. Толисквами казалось, что шакалы выходят из леса. Вот уже совсем рядом раздался шакалий плач. Толисквами испуганно оглянулась и начала баюкать ребенка, словно боясь, что шакал его разбудит.

Сисатура мурсиа…
Бондо бошис лурсиа[22]

.

Она начала негромко, как будто укачивала живого младенца:

Мальчик Бондо прижимается к груди
Своей матери.

Она пела все громче и громче, вплетая в мелодию всю боль своего сердца.

Толисквами не знала, что поет новую песню, она где-то слышала эту мелодию, может, мать пела ей похожую на эту колыбельную. Песня лилась из глубины сердца, и слова рождались там же…

Спи, спи, сынок.
Спи, мой дорогой.
В люльке бутон розы
У меня расцвел…

Вой шакалов прекратился. В роще воцарилась гробовая тишина, словно каждое дерево и каждый куст прислушивались к пению Толисквами.

Сняла я с него одеяло и
взглянула на него я, —
стал он похож на луну и солнце,
мой дорогой мальчик.

Рыдания душили Толисквами. Она прервала свою песню и снова принялась осыпать поцелуями личико ребенка. Она представила его лежащим в колыбели, действительно похожим на луну и солнце, и, вздохнув, продолжала:

Небом рожден ты,
Солнце и луна растили тебя,
Вырастет мой сыночек —
Расцветет бутон розы.

Слезы ручьями стекали по ее щекам, соединялись у подбородка и капали на тельце ребенка.

Вот шакал идет,
Мальчик Бондо спит.
Мальчик Бондо
Прижимается к груди своей матери.

Где-то рядом прошмыгнул шакал… Толисквами испугалась, но тень быстро скрылась в темноте, так же быстро заглох и шорох в кустах.

Ночь незаметно растаяла, вначале на небе замерцала утренняя звезда, затем из села донеслось кукареканье петухов, на востоке едва заметно посветлело небо, солнце бросило свои первые лучи, шакалы умолкли, и с полей взлетел жаворонок, радостным пением известил поля и луга о наступлении утра.

— Рассвело, — встревоженно пробормотала Толисквами и привстала, — здесь меня могут увидеть, — испуганно посмотрела она на село и, оглядываясь то и дело, пошла к лесу.

Сначала она бродила около леса, никак не решаясь войти поглубже. Тем временем в роще показался незнакомец, восседающий на разбитой кляче. За ним появилось еще несколько всадников, кого-то искали: «Меня ищут», — подумала Толисквами и спряталась в зарослях каштана.

Только что проснувшийся лес веселым шумом встретил Толисквами.

Наступало весеннее утро. Сверкающий изумрудом лес был так говорлив и оживлен, словно собирался в путь; с каждого дерева, с каждого кустика, из каждого уголка доносились шорох, шелест, щебет, чириканье, пение, стук, писк, карканье, свист, воркованье…

Здесь было не до грусти и печали, начинался день, близился восход солнца, и обитатели леса готовились к встрече с ним.

Из своего укрытия Толисквами перебралась в буковую рощу в поисках укромного местечка, где можно было бы побыть наедине с мертвым ребенком. Она спустилась в овраг, заросший колючими кустами. Здесь журчал прозрачный лесной ручей, с трудом пробираясь среди огромных валунов. Спрятавшись за ветвями, она села у воды. Сам черт не обнаружит ее здесь! Если бы случайный охотник наткнулся на Толисквами, сидящую у воды с распущенными волосами, он бы принял ее за Лесную деву и не посмел бы подойти к ней близко.

Лес был охвачен таким веселым и радостным шумом, что Толисквами не решалась голосить громко. Она лишь причитала полушепотом. И, почувствовав, что на душе немного полегчало, снова затянула свое «Сисатура». Как бы грустно она ни пела, песня все-таки есть песня, она слилась с голосами леса и уподобилась им настолько, что, услышь ее кто издали, непременно бы принял за песню самого леса.

В лесу было прохладно, женщине показалось, что тело ребенка здесь еще больше похолодело, она расстегнула ворот, спрятала на груди маленькую головку ребенка. Горячей и затвердевшей от прилившего к соскам молока, готовой вот-вот лопнуть груди было приятно прикосновение холодных щек ребенка. Толисквами откинула простынку и налегла на младенца тяжелой, разбухшей от молока грудью.

Сисатура мурсиа…

Негромко, сладко пела Толисквами и обнимала ребенка всем своим телом, переполненной молоком грудью, упругим молодым животом, длинными руками, передавала ему тепло собственного тела.