Современный югославский детектив

Дождь кончился, на северо–западе заголубело небо, сквозь бегущие облачка то и дело проглядывало солнце и озаряло Слем, на склонах которого в чистом, прозрачном воздухе, казалось, можно было рассмотреть каждое дерево. Если час назад все напоминало осень, то теперь перемена, происшедшая в природе, свидетельствовала о стремительном приближении мая, с его своенравными ливнями и ярким солнечным светом.

Гашпарац торопливо шагал вдоль берега, опираясь, словно на трость, на потрепанный старомодный зонтик с массивной деревянной ручкой: несмотря на возмущение Лерки, он пользовался только им. Этот зонтик был куплен еще его отцом — как–то в Цетинье тот угодил под дождь, а местные жители сумели его убедить, будто дождь зарядил на целый месяц. Он шел быстро и ощутил душевный подъем, словно впереди его ожидало интересное предприятие или успех, в то время как рациональный анализ последних событий свидетельствовал, что дело — во всяком случае, так ему казалось — весьма усложнилось и надежда проникнуть в тайну, с которой он таким странным образом оказался связанным, становилась все более зыбкой. И тем не менее его не покидало ощущение, что события развиваются, и участники их интенсивно размышляют, оценивают ситуацию, что–то предпринимают и все это в конце концов приведет к некоей развязке. Смыкалось временное кольцо — во всяком случае, так полагал Гашпарац, — хотя люди, с которыми он соприкасался, сохраняли видимое спокойствие. Именно поэтому он с такой стремительностью летел вперед, хотя домой, как всегда, идти не хотелось. В голове рождались планы, что бы еще предпринять, однако ни на чем окончательно остановиться он не мог.

Свидание с сестрой Ружи оборвалось внезапно, но очень просто и естественно, как просто и естественно было все, что девушка делала. В какую–то минуту она взглянула на часы и сказала:

— Полшестого. Мама вот–вот вернется.

По выражению голоса он почувствовал, что ей будет неприятно, если мать застанет их в полутемной кухне. Вероятно, на Гредицах, или, во всяком случае, в их доме, было не принято, чтобы девушка сидела с глазу на глаз со сравнительно еще молодым, даже имеющим честные намерения мужчиной. Сразу же вставал вопрос: как в связи с этим следовало судить о Белой Розе. Тут были две вероятности: или она разделяла подобные взгляды, или откровенно и настойчиво им сопротивлялась. И хотя все, что он до сих пор узнал о девушке, говорило в пользу второго предположения, Гашпарац хотел придерживаться первого, и уж совсем непонятно, почему ему казалось, что этот вариант предоставляет больше возможностей для следствия и вообще больше гармонирует со всем происходящим: внезапно окончившийся дождь, ясное небо, этот весенний день, полный неведомого и обещающий новые открытия, — почему и гонит его по размокшему откосу вдоль берега мутного и бурлящего потока, дорожкой, которая неизвестно с какой стати названа Фаллеров променад, хотя гулять здесь явно негде, да здешним прохожим вовсе не до прогулок.

Словно в подтверждение своих мыслей, тревожного ожидания каких–то происшествий на остановке трамвая он заметил Звонко. Парень стоял со спортивной газетой в руках, но не читал, а задумчиво, поверх газеты, глядел куда–то. В этом районе, возле Ремизы, живет много одиноких людей: снимающих комнаты и углы студентов, временных рабочих, приезжих. Однако облик Звонко прямо–таки излучал томящее одиночество, оно угадывалось, как угадывается запах одеколона и лосьонов от вышедшего из парикмахерской мужчины. И это ощущение словно еще больше отделяло его от окружающих и изолировало. Особенно потрясало то, что Звонко был загребчанином и у него не было вроде бы никаких причин до такой степени чувствовать себя одиноким.

Гашпарац, казалось, начинал понимать парня, и сейчас он вдруг осознал, что Звонко должен обрадоваться любой встрече, даже с человеком, который копается в его личной жизни. И Звонко действительно обрадовался, увидев приближающегося Гашпараца. Звонко уже за двадцать пять, а он не женат, переходный возраст — когда несчастная любовь составляет смысл жизни — у него непростительно затянулся, и он все еще страдает от сентиментальности и грусти, которыми его сверстники давно переболели. Гашпарац понимал, что друзья Звонко — а их у него было немного — переженились, занялись своими заботами, разъехались кто куда, те, что помоложе, его не интересуют, а заводить новые знакомства нелегко: Звонко слишком чувствителен и болезненно раним, потому считает себя никому не нужным. Гашпарац припомнил все, что знал об одиночестве — потенциальной причине многих преступлений. Чтобы прекратить подобные размышления, он ускорил шаг и сердечно протянул юноше руку.

— Почему вы здесь? — Вопрос Звонко был неуместен, как неуместно было многое из того, что он делал: еще одна из причин его отчужденности.

— Был в ваших краях, — ответил Гашпарац и замолк. Он не знал, следует ли говорить, где был.

— Не меня искали?

— Нет, — решился наконец Гашпарац. — Был у Ружиных. Говорят, вы к ним наведывались, — солгал адвокат и успел заметить, что Звонко покраснел.