Современный югославский детектив

— Да, — произнес Гашпарац, которого поразила рассудительность Звонко. — Он всегда был такой грубый, заносчивый? Я имею в виду с вами, с Розой и вообще?

— Да нет, пожалуй. Мне кажется, он переменился, когда вернулся из Германии, в марте, в конце марта.

Гашпарац почувствовал, что сердце у него заколотилось быстрее. Вот и опять вплотную подошли к марту, к тому времени, когда была сделана фотография и совершено ограбление… Стараясь вопросы ставить осторожнее, спросил:

— И с тех пор он запил?

— Не сразу. Попозже.

— Когда примерно? Когда ее… убили?

— Нет-нет, раньше… Надо припомнить. Когда он решил окончательно остаться, как-то все… Сначала умерла тетка, у которой он вырос и с которой вместе жил… Хотя я и не думаю, что это сильно на него подействовало… Ему остался дом и… Потом, примерно через неделю, случилось это дело со взломом…

— Со взломом?

— А разве я вам не рассказывал? Да, кто-то вечером, еще совсем рано, когда его не было дома, забрался к нему… Все перерыли — и шкафы, и ящики…

— Деньги?

— Их было немного. Но деньги не взяли.

Гашпарац всей грудью вдохнул спертый трамвайный воздух, насыщенный испарениями мокрой одежды пассажиров.

— Был, говорите, взлом? А он заявил?

— Нет. Сделал вид, будто это его не касается, тем более ведь ничего не пропало… Вот тут он и набросился на пиво — и не перестает пить до сих пор.

— Сразу после этого?

Звонко заметно смутился, словно вдруг почувствовал, что его занесло, и, видимо, укорял себя за слабость и неумение вовремя остановиться. Ему казалось, что, стараясь оправдать друга, объяснить Гашпарацу причины его поведения, он сказал что-то лишнее, что Валенту может навредить. Поэтому поспешил прибавить:

— Вы знаете, я думаю, он пьет от страха. Он чего-то боится…

— Чего?

— Я не знаю, если бы знал, может, и не осуждал бы его.

— Значит, это была не кража?

— Если ничего не унесли… А может, и кража, просто они не нашли того, что искали. Может, это только Валент думает, что не кража…

— Он сам вам рассказал?

— Да.

— А почему? Он же такой замкнутый, неприступный, как вы говорите…

— Вот в этом-то все и дело… Тогда он стал совсем другим: пришел ко мне, белый как полотно, сказал, что к нему в дом приходили воры, но ему кажется — тут что-то не так… А ничего конкретного не сказал.

— Вы пытались его расспросить?

— Да. Только уже в конце разговора он взял себя в руки, стал разыгрывать фрайера, подтрунивая над нами обоими.

— И ничего не прояснил?

— Сначала, пока еще был взволнован, я помню, сказал, что знает, кто это сделал и зачем, да его, мол, не перехитрить.

XXI

Торопливость, с которой Гашпарац шагал по откосу, имела свое оправдание, и ощущение происходящего имело под собой почву. А может, именно потому, что действительность подтвердила его предчувствия, происшедшее казалось ему теперь особенно важным. Вечером адвокат встретился со Штрекаром в своей конторе.

Еще при Бизельчане было заведено по понедельникам работать в канцелярии и во второй половине дня. Это вошло в традицию, истоки которой уходят в глубь истории адвокатского цеха, естественно, ей следовал и Гашпарац, тем более что предоставлялся повод заставить стажеров выполнить работу, которая в государственных учреждениях приходилась на «черную субботу». Итак, его сотрудники по понедельникам имели продленный рабочий день вместо того, чтобы раз в месяц являться на службу в субботу. Надо сказать, Гашпарац в этом отношении не был педантичен и зачастую не только отпускал служащих раньше положенного срока, но и вообще разрешал не приходить в понедельник после обеда, особенно если не накапливалось срочных дел. А сам он любил посидеть в тишине над папками, в которых всегда надо было что-то проверить, сформулировать, над чем-то заново поразмыслить, и понедельники для подобных занятий были как нельзя кстати. Поэтому, когда около двух часов позвонил инспектор и предложил встретиться, он пригласил его к себе в контору в семь часов: после обеда инспектор был занят, а хотел во что бы то ни стало увидеться именно сегодня. Похоже, что дождь освежил его голову.

И снова Гашпарац, руки за спину, стоял в опустевшей конторе у окна и смотрел на площадь Свачича, а люстра из шести лампочек, скрытых абажурами в виде лилий, бросала мягкий свет на старинную мебель, и казалось, что стекло на портрете тестя люминесцирует. Адвокат стоял неподвижно до тех пор, пока в конце площади не углядел своего приятеля.

— Устал, — заявил тот, развалившись в кресле, — и абсолютно не разделяю твоей уверенности, будто дело идет к концу. Наоборот, мне кажется, оно еще более осложнилось.

— Мне тоже так кажется, особенно сегодня… Не знаю, у меня такое ощущение.

— Почему особенно сегодня?