Современный польский, чешский и словацкий детектив

— Иначе бы мы им не занимались. Так получил он эти манекены?

— Получил, — отвечает Троужил словно бы с неохотой. — Здесь, у нас. На складе давно валялся мужской манекен, ведь мужской одеждой, как вы знаете, мы больше не торгуем… Нашелся там и женский манекен с поврежденным лицом. Но Галику они подошли. И он даже уверял, что такие ему и нужны. Дескать, не будь у одного из манекенов отбит нос, пришлось бы самому его отбивать. Он получил их даром, как ненужный хлам.

— И унес их с собой?

— Увез. Посадил сзади в такси, сам сел к шоферу и поехал. Машина была старая, водитель тоже немолодой. Шофер спросил, куда ехать. Галик ответил: «Высочаны», а там он, дескать, скажет куда, и шофер еще пошутил: «А я-то думал, что эти двое сзади собираются сыграть свадьбу». Все вокруг засмеялись, и они уехали. Больше я ничего не знаю.

Если Галик действительно заявил, что с помощью двух манекенов он заработает миллионы, то ведь именно в операции «C-L» шла речь о миллионах. Тут существовала какая-то фантастическая связь.

— Во время последнего посещения он не заговаривал с вами о манекенах?

— Нет, — качает головой Троужил, — и не вспоминал о них, а я и не спрашивал.

И я оставляю пана Троужила в покое.

6

На работу я возвращаюсь пешком. Солнце раздражает меня, кажется утомительным. Зато в моем кабинете прохладно. Черный кофе меня подбадривает, но ненадолго. Вероятно, мне просто нужно хорошенько выспаться.

По моему вызову является Трепинский. Трепинский, как и Лоубал, надежен и точен, как машина.

— Постарайтесь узнать о Романе Галике все, что можно, — говорю я ему. — Кроме того, разыщите водителя такси, который весной вез на Высочаны парочку манекенов. О такой странной поездке, я думаю, шофер не забыл. И машина и шофер преклонного возраста.

Сам я направляюсь к Будинскому. Я вызываю его с какого-то совещания. Мы идем в его кабинет, плотно прикрываем двери.

— Ну, как там с этими сериями? — спрашиваю я. — Вы приняли соответствующие меры?

— Разумеется, — отвечает Будинский. — Кроме замеченных двадцати четырех тысяч, ничего больше пока не появилось.

— Не забывайте о других сериях, — советую я. — Ведь серию «C-L» можно изменить на «O-L», «C-E» и тому подобное.

— Серии «O-L» не существует, — качает головой Будинский, — и невозможно изменить буквы серии так, чтобы это осталось незамеченным.

— Тогда остается серия «C-E», — констатирую я, потому что «L» легко заменить на «E». — Просмотрите эту серию. Ведь вы знаете, какое количество денег этой серии пустили в оборот.

— Об этом мы уже думали. Если вы считаете на основании расследования, что такое изменение возможно…

— Да, я допускаю эту возможность. Каждую купюру серии «C-E» нужно проверить.

Больше я ничего не могу сделать. Иду домой и звоню на работу, что приду часов в шесть вечера. Потом валюсь на кровать. Самая отвратительная вещь на свете — хорошо идущий будильник.

Я голоден как волк. Да, человек все-таки должен есть.

Наконец я попадаю в кабинет, правда, не в самом лучшем состоянии. На моем столе лежит куча бумаг, в которых, поджидая меня, без зазрения совести и со скучающим видом роется Карличек.

— Мы не смогли написать вам в рапорте ничего такого, о чем бы вы уже не знали. Мне кажется, что самое главное вы поручили мне. Я все выполнил, правда, еще не изложил в письменном виде.

Карличек и раньше уклонялся от всяких письменных рапортов, он ничуть не изменился. Порой он кажется мне шустрым, бойким щенком, который мчится прямо в воду, думая, что это твердая почва.

— Речь идет о ключах, не так ли? — пытаюсь угадать я.

— Да, о ключах, — подтверждает он и вытаскивает их из кармана.

— С ключами пани Трояновой все в порядке, — показывает он связку ключей поменьше. — Этот — от ее квартиры, этот — от дома, вот от почтового ящика.

И ключи Йозефа Трояна оказались в порядке.

— А вот ключ Галика от квартиры, — продолжает Карличек с непривычной для него медлительностью, — дальше идет ключ от письменного стола. Стол при взрыве был поврежден и почти целиком сгорел. Это изложено в протоколе. В столе была уйма бумаг. Пока мы нашли лишь клочки какого-то ценника электроприборов, заметки, относящиеся к работе в институте, обычные документы и несколько тысяч серии «C-E».

Карличек выжидательно смотрит на меня.

— Продолжайте, — говорю я.