Современный польский, чешский и словацкий детектив

Теперь, когда Голианова стояла спиной к окну, глаза уже не казались такими красными, пальцы не вонзались в ладони. «Облегчение»? — промелькнуло в голове, а если облегчение, то почему? Лазинский, закрывающий ящики письменного стола, вдруг сказал:

— Вы упоминали о корреспонденции, но здесь ничего нет.

Женщина ответила, что еще недавно во втором ящике лежал пакет.

— Какой пакет?

— Белый; конверт с каким-то письмом.

— Наш конверт?

Она не поняла вопроса.

— С нашей, чехословацкой, почтовой маркой? — уточнил Шимчик.

— Конечно.

— Вы не помните, от какого числа?

— Не знаю, на квартиру не приходило никаких писем. Наверное, на завод. Я заметила конверт неделю назад. Дежо открыл ящик, когда я вошла…

— Когда он унес это письмо? Случайно, не сегодня?

— Не знаю, я не видела, как Дежо уходил. Я крикнула из кухни, чтоб пораньше вернулся.

— А он? Промолчал?

— Да, — выдохнула Анна Голианова.

— У него был диплом инженера в рамке. Где он висел?

— Он не висел, а лежал на той полке, — показала сна и вздрогнула: — Во всяком случае, утром он там лежал.

— Вы не заглядывали сюда после его ухода?

— Утром нет, а в полдень… Погодите, сдается мне, что тогда диплома здесь уже не было… Может быть, Дежо за ним вернулся и…

Лазинский согласно кивнул.

— Похоже на то. Или скажите, мог он кого-нибудь послать?

— За дипломом?

— За ним, — подтвердил Лазинский хмуро.

Она все поглядывала на полку. Солнечные лучи падали на письменный стол, полка за ним казалась недоступной и темной.

— Брат никогда никому не давал свой ключ, — ответила женщина.

— Никогда? — настаивал Лазинский, подходя к ней ближе.

Он был невысок ростом, но женщина была ему едва по плечо.

— Нет, — выдавила Анна, и в глазах ее появился страх. — Все его ключи были на одном кольце и всегда были при нем — от дома, от рабочего стола, от машины… Скажите, они пропали?

Вмешался Шимчик:

— Нет, они у меня. Мы нашли всю связку.

Затем в разговор вступил Лазинский:

— Вы сказали «ключ от машины», у него действительно был только один ключ?

— Насколько мне известно — да. — Женщина опустила голову.

— Должен быть еще запасной. Или он в гараже? Где находится гараж?

— У нас нет гаража, не было денег. Машина всегда стояла за домом на узкой улочке, и ночью тоже…

— А зимой? — Голос Лазинского скрипел, как ржавая пила.

— И зимой.

— Ваш брат выигрывал что-нибудь существенное в спортлото?

— Раза два, — ответила она обессиленно, — не то сорок, не то пятьдесят крон один раз, другой — двенадцать тысяч с небольшим, тогда-то он и купил машину. И еще одолжил…

— У кого, не скажете?

Она молчала, потом произнесла едва слышно глухим голосом:

— Не знаю…

Они вышли на улицу. Возле голубой служебной «победы» стоял Сага. Он курил, дожидаясь, когда к нему подойдут.

— Жду вот, хочу… — поспешно начал он, обращаясь к Шимчику, — может зайдем?… — Он взглядом показал на коттедж, в окнах которого, как в зеркалах, блестел свет, ультрамариновый, апельсиново-желтый, зеленый. Шимчик спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, собственно… ничего не случилось, но я забыл вам сказать, хотя и здесь могу…

Он словно не мог осмелиться и взглядом просил поддержки. Но капитан явно не собирался приходить ему на помощь.

— Это действительно он или?… — Директор опять заколебался. — Я говорю про формулы… — Вам уже известно, кто их списал? Если это действительно сделал Голиан, то…

— Вероятно, он, — ответил спокойно Шимчик. — Ну и?…

— Дело в том, что я был знаком с его женой. — Глаза Саги бегали. — Разумеется, шапочно, это, вероятно, не существенно, но мне пришло в голову… Я тебе тут же позвонил, но тебя не было, и я подумал, что, может быть, ты здесь… Она разыскала меня в прошлом году в Вене, красивая, приятная брюнетка, расспрашивала о муже. Голиан мне как-то говорил, что разошелся с ней, потому что эта женщина осталась за границей. Да, что вам сказать, он делал какие-то туманные намеки, у меня создалось впечатление, что он очень переживает. Короче — она разыскала меня в Вене в отеле, принесла сверток и попросила, чтоб я перевез его через границу и передал — нет, не ему, посылку она посылает его невестке, собственно, и не ей, ее уже нет в живых, а ее дочке, и я… Я долго отказывался, но она раскрыла сверток и показала, что в нем нет ни письма, ни чего-нибудь в этом роде, только свитер и какие-то консервы, шоколад, конфеты… В конце концов я согласился.

— И передал?

— Конечно. — Директор стоял, опустив голову, и смотрел в землю.

— Ему?

— Нет, какой-то женщине, думаю, что дальней родственнице или хорошей знакомой. Просто людям, у которых живет девочка.

— Девочка? — спросил Лазинский. — Сколько девочке лет?

— Одиннадцать, самое большее одиннадцать, Маленькая, хорошенькая.

— Вы ее видели?

— Конечно, — ответил Сага.

— Где?

— В Братиславе, эти люди живут в Авионе, на улице напротив Дома профсоюзов, вы, наверное, знаете, там когда-то была «Deutsche Partei».

— Знаю, знаю, — кивнул Лазинский.

— Как фамилия этих людей?

— Кажется, Доман или что-то похожее. С тех пор прошло два года, я, понятно, никогда больше туда не заходил, но, по-моему, Доман, если не ошибаюсь… Доман или нет, но фамилия определенно начинается на «До».