Современный польский, чешский и словацкий детектив

— Отчего же? В Прагу мы позвоним, товарищу Вондре следует выслушать и вашу версию. Не насчет эспрессо, нет, ее оставьте при себе, дело в другом. Тот факт, что Голиан и кто-то, некий икс, судя по всему, встретились, освещает все происшествие с новой стороны, и лично я… Но об этом в другой раз, а теперь ступайте к Саге. Я вас подожду, у нас тут осталось кое-что недосказанным.

— Будет исполнено! Но я никак не пойму…

— Чего не поймете?

Лазинский направлялся к дверям. Он, казалось, не собирался отвечать, но, остановившись, пояснил:

— Что не досказано?

— Я говорю, что не все сказано — по работе.

Шимчик пододвинул к себе «Фольксштимме».

— Все остальное сейчас… хотя я тоже самолюбив и не прочь похвалиться, но все — после работы. Нам следовало бы как-нибудь сесть и потолковать, как мужчина с мужчиной…

Лазинский молча переминался с ноги на ногу. С его лица сползло привычно насмешливое выражение.

— Согласен, — выдавил он, — посидим за бутылочкой вина. Разрешите идти, товарищ капитан?

— Добро, за бутылочкой вина. Я — за!

— Но, увы, врач запретил вам пить!

Шимчик поднялся. Лазинский со своим обычным выражением насмешливого превосходства захлопнул за собой дверь.

Капитан Шимчик сосчитал до пяти. И еще раз до пяти. Потом встал, затворил окно и так и остался стоять, глубоко вздыхая и стараясь стряхнуть с себя раздражение.

— Черт знает что, — думал он, — хотя мы друг друга стоим. Какое высокомерие! Когда он говорил об эспрессо, то даже не скрывал, что считает меня глупцом… Но только рано радуешься! Шнирке в Михалянах не был и никогда не будет. Шнирке — мыльный пузырь, который выпустили в Мюнхене или где-то там, чтоб мы поверили и погнались за ним. А пузырь лопнет, как только настоящий агент выйдет на сцену. Если только я не ошибаюсь, а я не могу ошибиться! Лазинский, Лазинский, в твоей версии есть несколько разумных доводов — они возникли у нас обоих, хотя и на разных основаниях. Они-то и свидетельствуют о том, что я взял верный след.

Шимчик отошел от окна. На письменном столе его ждала австрийская газета, в ней страница с переводом рубрики объявлений. Он сидел над ними более получаса, но напрасно. Объявления как объявления, ни одно из них не перекликалось с подчеркнутым предложением газеты «Праца» предоставить работу опытному инженеру-химику. В австрийской не было даже малейшего упоминания о чем-либо подобном. Ничто не указывало ни на аналогию, ни на шифр. Но капитан Шимчик упрямо искал. Голиан не шутки ради задумал подать заявление об уходе. «В этом должно что-то быть», — говорил себе Шимчик. Садился и снова изучал «Працу», отхлебывая остывший кофе. Мелкие буквы молчали, исчезали, а с ними исчезали и последние вспышки раздражения против Лазинского… «Нет, нету у меня ненависти, да и у него тоже, это недоразумение, просто у обоих горячие головы. Два петуха на одном дворе, я постарше, он получил повышение на год раньше, он попроворней, а я медлительный дед…»

Шимчик улыбнулся и зажег свет. В пепельницу полетела еще одна спичка. Из тонкой сигареты вился прозрачный дымок. Радио на площади смолкло.

10

Казалось, директор Сага рад визиту Лазинского. Он пригласил его в просторную угловую комнату, затворил балконную дверь и зажег свет. Сел напротив в кресло с пестрой обивкой, предложил водки и зоборского вина, а когда Лазинский отказался, заговорил:

— Я только что собрался звонить вам. Насчет хлорэтана. Выяснял у множества сотрудников. Мы его не применяем и на складе не держим. Скажите товарищу капитану, когда его увидите. И еще — но только это вопрос деликатный — похороны: венки, речи от руководства заводом, от профсоюза… Не только над могилой, но и у нас… Ведь Голиан когда-то бежал за границу, да и сейчас… Кража формулы и прочее…

— Вы сами должны решать, нас это не касается, — ответил Лазинский.

— Даже если Голиана убили?

— Кто вам это сказал? — заерзал в кресле Лазинский.

— Его сестра. Я там был час назад, ходил выразить соболезнование.

— Она говорила, что это убийство?

Сага кивнул.

— А что еще?

— Больше ничего, плакала только. Я ее понимаю, она одинока — у нее никого нет, для замужества стара. Она жила только для брата. Это была необыкновенно трогательная любовь, прямо из другого века. Сейчас между родственниками отношения иные.

— Скажите, а Голиан так же хорошо относился к сестре?

— Не столь явно проявлял свои чувства, но мне казался очень внимательным, каким-то домашним. Летние воскресенья любил проводить у себя в саду…

— А она?

— И она тоже. В хорошую погоду — всегда с книгой или за работой.

— Вчера вечером она беспокоилась, что брат долго не возвращается?

— Конечно. Вставала, подходила к окну, прислушивалась.

— Вы говорили о нем?

— Ничего конкретного, только почему его нет и где он может быть в такой поздний час.

— Сестра не обмолвилась, что он может быть у Бачовой?

— У дантистки? Нет, вероятно, не думала, что я о ней знаю.

— А про его бывшую жену не упоминала?

— Анна ее терпеть не могла, — ответил директор. — Голиан мне как-то намекнул, и я знал, что тут надо быть осторожным. Он — правда, намеками — давал понять, чтоб о ней я не говорил при сестре.