Современный польский, чешский и словацкий детектив

Лазинский ждал еще минут пятнадцать. Свет из витрины магазинчика на площади позволил разобрать надпись на банках: «Full cream condensed milk. Swiss made» — сгущенное молоко! Банки не распечатаны.

Около полуночи банки были уже у Шимчика. Лазинский молча положил их на стол и сказал:

— Допускаю, что кое в чем я заблуждался.

— В чем же? — Шимчик отхлебнул кофе.

— Голиан-таки перехитрил наших пражских коллег. Мне не ясно, зачем он назвал им Шнирке, хотя, возможно, поддерживал с ним постоянную связь.

— Из-за этих двух банок сгущенки?

— Товарищ капитан, в них, безусловно, что-то есть. Между прочим, я отправил на Боттову улицу Вебера, Анна Голианова банки не просто выбросила, не исключено, что за ними кто-нибудь явится.

— Уж не Шнирке ли? Лазинский сел.

— Да.

— Не верьте в привидения, коллега. Чем быстрее вы поймете, что его здесь вовсе не было и что Голиана он не убивал, тем лучше. С Вондрой я говорил, доложил ваши соображения насчет западного экспресса. Вондра редко кого-нибудь хвалит, но о вас высказывался положительно, сказал, что вы чрезвычайно проницательны. — Шимчик улыбнулся и приказал: — Ступайте с этими банками вниз, пусть их проверят, а сами возвращайтесь, я хочу сообщить вам кое-какие новости. И попрошу: принесите все магнитофонные записи, и в том числе запись вашего утреннего разговора с Голианом. Я пробуду здесь всю ночь, я и жену предупредил об этом.

Шимчик, сгорбившись, сидел за столом, перед ним чашка с неизменным кофе и «Фольксштимме», портфель погибшего инженера и пепельница, полная окурков. Настольная лампа освещала казенный чернильный прибор, зеленый сейф, кресла и секретер и красную дорожку ковра с распластавшейся керамической черепахой.

— Вот и я, — сказал Лазинский, — Храстек при мне открыл банки. В каждой было настоящее сгущенное молоко, а в нем пленка.

— Какая? — Шимчик выпрямился.

— Микропленка. Он побежал в лабораторию проявлять. Обещал сообщить, как только проявит. Что с вами, товарищ капитан? Вам плохо?

— Нет, нет, это пройдет, — ответил Шимчик. — Давайте по порядку.

Они разобрали разговор с Бауманном и прослушали магнитофонную запись вечерней беседы с Сагой.

— Рассуждая о причинах обмена Голианом квартиры, мы не должны забывать о том факте, что Ульрих сбежал за границу. Это может играть какую-то роль в данном деле, хотя и не обязательно. Однако во всем следует основательно разобраться, особого труда это не составит. Голиан, вернувшись из Мюнхена, попросился сюда, к нам. Ну, что ж, его право — хотел быть с сестрой, Анна к этому времени уже жила здесь, хотя и в полуподвале. Но если бы оказалось… Погодите, может быть, мы все узнаем сейчас же.

Он взял телефонную книгу и набрал номер. На другом конце провода ответил сонный женский голос. Шимчик назвал себя и попросил позвать к телефону мужа.

— Это вы, товарищ Сага?

— Я. Тебе чего? Я уже сплю.

— Извини. — В тоне Шимчика не было раскаяния. — Мне надо разобраться в истории с квартирой инженера Голиана. Речь пойдет не о последней, а о той, другой. Голиан, когда вернулся из Германии, подавал заявление на квартиру?

— Инженер? Ну, конечно, в горсовет, мне об этом сразу же сообщили. Ему ответили, что нет никакой надежды.

— Ответили, как только он подал заявление?

— Вероятно.

— Ну, а дальше как было дело?

— Не могу тебе сказать, не знаю. Но думаю, что Голиан с этим смирился.

— Почему ты так считаешь?

— Почти на каждом собрании речь идет о жилплощади. Положение сложное, за Голиана никто не ходатайствовал. Он и сам не очень-то просил. Наверное, понимал, что есть более нуждающиеся, есть очередники, да и по другим причинам ему светит мало. Хотя бы из-за жены, она ведь осталась в Германии, а они к тому времени еще не были разведены…

— Понятно. И еще один вопросик, коль скоро я тебя разбудил… Помнишь о том, что ты когда-то привез Донатам из Вены консервы?

— Не Донатам, а девочке, — не очень уверенно возразил Сага.

— Пускай девочке, какая разница. Что это были за консервы?

— Почем мне знать… кажется… Нет, не сардины и не мясо, внутри что-то плескалось… Точно не помню, пожалуй, фруктовый сок.

— Гм, а сгущенное молоко не могло быть?

— Возможно, — допустил директор, — две продолговатые банки, то ли сок, то ли молоко.

— Значит, две банки.

— Две, — решительно сказал Сага.

— Ты передал их девочке из рук в руки?

— Конечно. И шоколад и остальное.

— И что она?

— Поблагодарила и все. Шоколад схватила и тут же стала грызть, а консервы взяла та женщина.

— Понесла в чулан?

— Не знаю, наверное, унесла в чулан.

— Она унесла только консервы?

— Насколько мне запомнилось — да, — сказал Сага, — но я все время наблюдал за девочкой, для нее существовал лишь шоколад, она ела и смеялась, я еще подумал: бедняжка — уж очень она бледненькая.

— А сами Донаты?

— Квартира великолепная. Обстановка, ковры, цветы… одеты… Они же не знали, что я приду.

— А какая тогда была погода, не помнишь?

— Точно не помню, но дождь не лил, это уж факт. В парке перед Авионом играли дети, кормили голубей… Начало мая — пятого-шестого, пополудни. Кажется, так.