Современный польский, чешский и словацкий детектив

— Да об этом сердитом мужике из дома Бачовой. Он говорил о Голиане в связи с каким-то ремонтом или починкой. Хочу выяснить подробности. Не шла ли речь о какой-то работе, сопровождаемой шумом.

— Это имеет отношение к Бачовой? Она ведь должна была к этому времени вернуться домой.

— Да. Этот дядька с ней в ссоре. Он из деревни. Деревенские обычно внимательны к соседям, которых недолюбливают.

— Но он говорил, что не видел, чтоб она выходила.

— Говорил, разве это резон? Он ведь мог в это время вместе с Голианом находиться в сарае.

— И если действительно находился?

— Если находился, значит, не мог видеть, как Бачова уходит, а если работа была шумной, то не мог слышать ее шагов. — Шимчик улыбнулся Бренчу. — Давайте, давайте, времени мало!

Они ушли. Шимчик снял телефонную трубку. Гаверла сказал, что ничего срочного у него пока нет, сейчас доложит начальству и может выехать в Михаляны.

— Доложите, — попросил капитан. — Похоже, что гибель Голиана скорее в вашей компетенции, чем в нашей. Но это еще надо выяснить. А пока — спасибо.

Ему хотелось побыть одному. После разговора с Бауманном он понял, что эта бессонная ночь была одной из самых трудных в его жизни. Он размышлял о жестокости: может ли ненависть прятаться за любовью, за добротой лица? Что произошло? Предательство, более того, косвенное соучастие в убийстве? Или это лишь несчастное стечение обстоятельств? «Черт побери, вчера у Бауманна меня как обухом по голове ударило — сначала старик донес на Голиана, потом через Сагу же — на Сикору. Потом скорбел о смерти одного и спаивал другого — я от возмущения накричал на него… Сага не ошибся: деньги — единственное, что его интересует… А если я ошибаюсь, утверждая, что его документация, лежавшая в сейфе, липа и камуфляж? Это мое мнение, доказательств у меня нет».

Братислава позвонила в половине девятого. Шимчик долго слушал, потом сказал:

— Отлично, товарищ старший лейтенант, потерпите еще немного, я сейчас повторю, что вы мне доложили, а вы проверьте, все ли я запомнил: «Михаляны из Карлтона вызывала Далма Штаглова. Донат клянется, что ему она была представлена как Верона. Это тридцатитрехлетняя блондинка. Телефонистка ее узнала. Штаглова утверждает, что звонила в Михаляны из-за последнего взноса за «трабант». Голиан должен был его сделать еще в прошлом месяце. Она посылала письменное уведомление, но не получила ответа. Позавчера хотела звонить, но почувствовала себя плохо, отложила звонок на вчерашний день. Она знает, что утром у Голиана никого нет дома, на завод звонить не хотела, потому звонила к Бачовой. Ее удивило, что Голиан находится там, она лишь хотела передать ему все через Бачову. Голиан обещал выслать деньги телеграфом. Денег не выслал. Вот и все, что Штагловой известно. Она работает в Чедоке [15], несколько раз побывала с туристами в Вене, почему из нее вдруг сделали Верону, она не знает, Голиану и Донату она известна под именем Далма. Доната встречала всего несколько раз. Около года назад их познакомил Голиан. Теперь давайте дальше: Донат с женой вчера вечером действительно были в кино, потом отправились в ресторан, вернулись во втором часу ночи. Они отрицают какое бы то ни было родство с бывшей женой инженера Голиана; ни ее сестры, ни племянницы не знают, никогда не получали посылок из Австрии, о Саге слышат впервые от вас… Допрос продолжается…» Сообщение Саги будет проверено, подумайте насчет обыска, особенно у Штагловой… Конец.

Он положил телефонную трубку и протер глаза. Потом позвонил жене.

— Да, — сказала она. — Владя сидит и занимается, встал в пять, с половины шестого возится с тетрадями…

— Это происходило здесь. — Инженер Стеглик показал на прибор, который Лазинский видел впервые: стрелки, циферблат, несколько разноцветных кнопок, ручки. — Некоторое время с нами была лаборантка Токарова, она спросила Голиана, за что он ненавидит инженера Бауманна. Я разозлился, выпроводил ее, хотелось поговорить с Голианом наедине, понимаете, он нас вроде бы игнорировал, заглянет раза два в неделю и все, но вдруг, как только опыты достигли определенной стадии, он начал проявлять большой интерес, спрашивать, подтверждают ли тесты теорию, иногда нас высмеивал, иногда становился серьезным, как, например, позавчера, когда рассматривал металлическую пластинку…

— Это мы уже записывали, — предупредил Лазинский и показал на магнитофон. — Он сказал вам, что открытие Бауманна — ворованное, потом говорил про американцев и Государственную премию и признался, что иногда за вами, как бы это сказать, ну, наблюдает, что ли.

Молодой инженер с нездоровым желтым лицом кивнул в знак согласия и продолжал:

— Он сидел вот здесь, на этом месте, потом встал, походил по лаборатории и, остановившись у окна — хотя, быть может, это пустяк, не знаю, стоит ли об этом говорить, — вдруг попросил у меня ключ.

— Какой ключ? От чего?