Современный русский историко-фантастический роман

Комизм этих размышлений очевиден читателю, знающему из истории, что Крупская благополучно пережила своего супруга на целых пятнадцать лет. Или картина приезда Ленина в Россию в романе «Возвращение из Трапезунда» и его знаменитого выступления на броневике. Владимир Ильич оттесняет в сторону более известных и популярных деятелей революционной эмиграции (Мартова), чтобы выступить перед народом самому.

«Это было совершенно не по-товарищески по отношению к Чхеидзе, который поздно вечером, не жалея своего времени, приехал встречать эмигрантов, это было не по-товарищески по отношению к остальным эмигрантам, не менее известным в народе, чем Ульянов. Но пора женевских и цюрихских дискуссий кончилась. … Владимир Ильич только отмахнулся от них. Все они — друзья, родственники, близкие люди — оставались еще во вчерашнем дне — в эмиграции, в пути, в теоретических дебатах. Лишь Ленин увидел в темной, уставшей от ожидания, но ждущей все же толпе ту силу, которую только он может схватить и держать в кулаке, — тогда он непобедим. Разожмешь кулак на минуту — она вырвется и сожрет тебя. И это понимание, это чувство толпы делало его сильнее всех, кто окружал или противостоял ему»

[30, 15, 16]

Анализ образа Ленина у Булычева показывает, что автор пытается исследовать эту личность всесторонне. Авторский подход к её воссозданию, по нашему мнению, отчасти напоминает те приемы, которыми пользовался Л. Толстой при изображении Наполеона в «Войне и мире».

Критическое отношение к фигуре вождя Октябрьской революции вообще характерно для русских фантастических романов «альтернативной истории» 90-х годов XX века. Точно так же, как и Булычев, показал Ленина В. Звягинцев в романе «Разведка боем» из цикла «Одиссей покидает Итаку». «Альтернативного» Ленина изобразил В. Рыбаков в романе «Гравилет „Цесаревич“»:

«И вот он взял те формулы учения (Карла Маркса. — Е. П., И. Ч.), что не несли в себе ни проскрипций, с которых еще во времена оны начинал в Риме каждый очередной император, ни розового бреда об основанном на совместном владении грядущем справедливом устройстве, выдернул оттуда длинную, как ленточный червь, цепь предназначенных стать общими рельсов, кранов, плугов, котлов, шатунов и кривошипов и заменил их душой»

[164, 94]

В данном случае как нельзя более наглядно проявилась оппозиция между образом историческим и художественным, о которой писал А. В. Гулыга в книге «Эстетика истории». Исторический образ, отмечал он,

«всегда непосредственно связан с реальным событием. В этом его отличие от образа художественного, представляющего собой отражение жизни, но зачастую трансформированное, сгущенное и заостренное творческим воображением писателя. В историческом образе вымысел совершенно исключен, фантазия в творчестве историка играет вспомогательную роль… Писатель создает типические образы, историк ищет их.»

[79, 66]