Современный самозванец [= Самозванец]

– Дай Бог…

Корнилий Потапович вышел из камеры следователя, спустился вниз и, сев у подъезда в пролетку, приказал ехать на Шпалерную.

Остановившись, к великому изумлению кучера, у дома предварительного заключения, он был беспрепятственно впущен в контору.

В ней он застал смотрителя, который уже получил бумагу судебного следователя относительно освобождения арестанта Сиротинина.

Корнилий Потапович отрекомендовался.

Имя известного петербургского богача и финансиста было знакомо смотрителю, и тот рассыпался в любезностях и сам подвинул стул Алфимову.

– Мы мигом устроим все и долго вас не задержим… А как мы рады все, что наконец Сиротинина освободили! Поверьте, что здесь, в доме, начиная с меня и кончая последним сторожем, все были убеждены, что он сидит вследствие какой-то ошибки… Значит оно так и вышло?

– Да, произошла ошибка… – уклончиво ответил Алфимов.

– Скажите, какой случай!

Смотритель ушел сделать нужные распоряжения.

Через несколько минут он вернулся с Дмитрием Павловичем Сиротининым.

В минуту были соблюдены все формальности, и Корнилий Потапович с Дмитрием Павловичем вышли за ворота дома, куда ни тот, ни другой не пожелали бы возвратиться.

Они уселись в пролетку, и Алфимов обратился к своему спутнику:

– Кажется, на Гагаринскую?

– Да.

– Пошел на Гагаринскую! – крикнул он кучеру. Пролетка покатилась.

Странные чувства овладели Дмитрием Павловичем.

Ему казалось, что он едет по незнакомому ему городу, и он с любопытством рассматривал Литейную, Сергиевскую и даже Гагаринскую улицы, которые знал очень хорошо, постоянно живя в этих местах.

Заключение в одиночной камере точно заставило его все забыть.

Арестанты дома предварительного заключения лишены даже удовольствия пройтись из тюрьмы в камеры судебных следователей по городу, так как камеры эти помещаются в здании суда, а между последним и «домом предварительного заключения» существует внутренний ход.

В квартире Анны Александровны Сиротининой не только не знали об освобождении Дмитрия Павловича из-под ареста, но даже не предполагали такой быстрой возможности этого, скажем более, почти перестали на это рассчитывать.

Это бывает всегда с людьми, чего-нибудь сильно желающими и особенно твердо на желаемое надеющимися, даже уверенными в исполнении. Из малейшей отсрочки у них наступает реакция, и надежду снова вытесняет сомнение.

Некоторое промедление вследствие просьбы Кирхофа, допущенное в деле, привело в пессимистическое настроение сперва Анну Александровну, а затем это настроение передалось Елизавете Петровне.

Последняя, впрочем, боролась с возникающей в ее сердце безнадежностью и старалась утешить себя, что такие дела не делаются вдруг, но вчерашнее сообщение Сиротининой окончательно встревожило ее.

Анна Александровна вернулась со свидания с сыном совершенно расстроенной.

– Все кончено!.. – вошла она в гостиную и бессильно опустилась на диван.

– Что кончено? – с тревогой в голосе спросила молодая девушка.

– Завтра его опять вызывают к следователю…

– Что ж из этого?

– Он говорит, что это, вероятно, для заключения следствия, после чего передадут дело в суд для составления обвинительного акта, и всему конец.

Дмитрий Павлович действительно полагал, что вызов к следователю имеет эту цель, так как, известно читателю, не придавал никакого значения хлопотам своей матери и невесты, хотя и не говорил им этого.

«Пусть себе утешаются… Легче таким образом свыкнуться с горем», – думал он.

– Ужели все кончено?.. Это он так сказал?

– Нет, он не сказал… Это я от себя… Что ж тут себя утешать, ведь, конечно, все кончено… Присяжные обвинят…

– Это еще неизвестно… Куда же запропастился Савин?

– Куда запропастился… – с горечью сказала Сиротинина. – Никуда не запропастился, а поделать ничего не может…

– Я завтра же поеду к Долинскому, а через него разыщу Николая Герасимовича.

– Все по-пустому…

– Как знать!

– Да уж чует мое сердце материнское, быть беде… Утешались мы с тобою, моя горемычная, как малые дети…

На другой день утром Елизавета Петровна Дубянская, однако, все-таки поехала к Сергею Павловичу, но не застала его дома. Ей сказали, что он будет не ранее шести часов вечера. С этою вестью она вернулась домой.

– Это ужасно, как на зло, куда-то уехал с самого утра, – волновалась молодая девушка.

– Э, матушка, у него не одно наше дело… Да и дело-то какое, безнадежное… – с отчаянием махнула рукой старушка.

Они обе сидели в кабинете Дмитрия Павловича.

– А я все-таки вечером съезжу…

– Поезжай.

В это время в передней раздался сильный звонок. Обе женщины вздрогнули.

XX Старый должник

– Матушка-барыня, матушка-барышня, молодой барин… – как сумасшедшая вбежала в кабинет прислуга.

– Что ты плетешь?.. Какой молодой барин?.. – воскликнула Елизавета Петровна.

Пораженная известием Анна Александровна молчала.

– Барин, молодой барин, Дмитрий Павлович… Со стариком каким-то!.. – воскликнула прислуга и выбежала из комнаты.

– Верно, опять обыск… – с отчаянием заметила Сиротинина. Обе женщины, однако, поспешили в гостиную.

– Мама… Лиза… – бросился к ним с радостной улыбкой Дмитрий Павлович.