Современный самозванец [= Самозванец]

– Конечно, я обо всем расспросила ее, и простодушная девочка рассказала мне все, что я хотела знать…

– Значит, начало сделано.

Они вышли на опушку леса и стали приближаться к дому, присоединившись к остальному обществу.

План будущей драмы был составлен.

При возвращении общества в дом Надежда Корнильевна незаметно прошла через заднее крыльцо в свое помещение. Туда к ней вскоре явился Корнилий Потапович.

– Что твоя голова? – спросил он.

Молодая девушка подняла на него распухшие от слез глаза.

– Ты опять плакала! – с резкими нотами в голосе сказал Корнилий Потапович.

– Отец! – произнесла она.

В тоне этого восклицания было столько душевной муки, столько слезной мольбы.

– Ты опять за свое… Сядь, поговорим…

Она села на пуф.

Он опустился в кресло напротив.

– Дочь моя, – начал он после минутного молчания, которое было настоящей пыткой для молодой девушки, – постарайся выбросить из головы все свои институтские бредни, тебе представляется прекрасная партия, дело уже решенное, твое замужество не терпит отлагательства… Я должен сообщить тебе, что свадьба состоится в октябре…

Несчастная девушка застонала. Ее охватил невыразимый ужас.

Кровь застыла в ее жилах, и на бледном лице не осталось буквально ни одной кровинки.

– Отец, сжалься!

Корнилий Потапович, казалось, не обратил на стоны и на возгласы дочери ни малейшего внимания и продолжал:

– Эта свадьба необходима по многим причинам. Во-первых, слово, которое я дал молодому графу; во-вторых, страстное желание твоего будущего свекра графа Вельского и, в-третьих, я сам имею намерение жениться и нуждаюсь в содействии графа Петра Васильевича и его друзей. Этих причин, конечно, достаточно, чтобы мое решение было приведено в исполнение. Кроме того, тут есть еще кое-что, о чем я тебе не могу сообщить. Одним словом, я сказал тебе мое неизменное решение…

– Отец, отец… – рыдала Надежда Корнильевна.

– Никаких противоречий!

Молодая девушка вскочила с пуфа и упала к его ногам.

– Сжалься! – умоляла она его, обнимая его колени. – Будь милосерд, не делай меня несчастной! Я не люблю его и не могу любить!

– Глупости! Любовь придет сама собою. Он такой хорошенький мальчик.

– Но он человек безнравственный, у него нет ничего святого.

– Ты исправишь его.

– Но…

– Никаких но… Встань, Надежда, и вспомни свою клятву у постели твоей умирающей матери.

Молодая девушка вздрогнула.

– Отец… – снова простонала она, не поднимаясь с пола.

Страдания ее не трогали холодного, черствого эгоиста. Он встал и двинулся к двери.

Она вскочила и загородила ему дорогу.

– Отец, еще одно слово.

– Ну?

– Я люблю другого.

– Так вот что, – засмеялся он злым смехом. – Берегись! Я предчувствовал, что близость с этим семинаристом не приведет к добру… Давно следовало прогнать этого попа вместе с его отродьем. Знает он, что ты его любишь?

– Мы никогда не говорили об этом! Он и не подозревает. И сама-то я поняла это только теперь.

– Счастье для него, что он не знает… Я ускорю твою свадьбу.

– Отец, это твое последнее слово?

– Мне нечего больше говорить!

С этими словами он вышел.

Совершенно разбитая, бросилась молодая девушка в кресло и глухо зарыдала.

Часть вторая В великосветском омуте

I В Болгарии

Михаил Дмитриевич Маслов, выразив мнение, что Савин снова ухитрится убежать, оказался пророком.

Николай Герасимович действительно ускользнул от прусских жандармов за несколько минут до передачи его русским властям на самой границе.

Успокоенные поведением сопровождаемого ими арестанта, поведением, не дававшим места малейшему подозрению даже желания им совершить бегство, жандармы-философы, как прозвал их Савин, при остановке поезда на станции Александрово, обрадованные удачным выполнением ими поручения начальства, разговорились со встретившимися им земляками, упустив лишь на одну минуту вверенного им и подлежащего передаче в руки русских жандармов арестанта.

Этой минуты было достаточно для Николая Герасимовича, чтобы исчезнуть бесследно, точно кануть в воду.

Произошел переполох.

Русские власти донесли о событии по принадлежности.

Немецкие жандармы отправились в свой «фатерланд» под гнетом предстоящего им дисциплинарного взыскания.

Они были угрюмы, не философствовали и не политиканствовали.

Николай Герасимович между тем, верный своему заранее составленному плану, остался временно в пределах России, пробрался в один из пограничных городов, где один из его родственников, или вернее муж его родственницы занимал крупный пост.

Жена этого «лица» – мягкосердечная женщина – умоляла своего мужа дать временный приют беглецу, а тот отплатил за гостеприимство тем, что обманным образом добыл бумаги своего друга и дальнего родственника по матери графа де Тулуза Лотрека, призанял, пользуясь именем своего властного и уважаемого родственника, у многих лиц довольно крупные суммы и исчез за границу.