Совсем не Аполлон

«Вы невольно узнаете о себе нечто новое». О, необычайно насыщенный знаниями день в школе жизни! Итак, что же нового я узнала о себе?

Что я могу встретить Лену впервые за несколько тревожных дней и даже не поздороваться.

Что я могу стоять на месте только потому, что у меня на плече лежит мужская рука, хотя на самом деле должна бежать за Леной.

Что я могу предложить тому, кому принадлежит эта рука, пойти и выпить кофе, хотя на самом деле: а) должна бежать за Леной; б) так и не побежав за Леной, должна идти домой и мучиться угрызениями совести.

Воистину, за день можно узнать о себе многое.

Но, оказывается, не всё. Мне предстояло узнать еще кое-что о таких, как я, и о наших выходках.

Дома меня ждал ужин. Медленно снимая ботинки в холле, я слышала, как мама и папа накрывают на стол в кухне. Я слышала, как звонит телефон. Я видела, как папа выходит из кухни, чтобы взять трубку после третьего сигнала, и недоумевающе смотрит на меня, так как я в эту минуту сижу ближе всех к телефону. Он ответил и через пару секунд протянул трубку мне.

— Алло?

— Это Лена.

Без приветствия. Приглушенно. Отчужденно.

— О, это ты…

Снова не готова. Жизнь редко напоминает кино. Там люди в решающие моменты исполнены чувств. Там люди плачут, облегчая душу. Или проявляют силу, выдержку и героизм, завоевывая симпатии публики и не оставляя равнодушным ни одного зрителя. А на самом деле — часто ли так бывает в реальной жизни? В действительности реакции чаще всего наступают не вовремя. В действительности я стояла с телефонной трубкой в руке, чувствуя себя усталой, опустошенной, застигнутой врасплох.

— Папа встретил другую женщину. Помоложе.

Как выстрел из пистолета.

— Чего?

— Он переедет к ней. После Рождества.

Такая странная сдержанность в голосе, такой холод. Ни намека на ком в горле. И прицельный выстрел в сердце:

— Такие, как ты, и разрушают семьи.

Последний удар сердца. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Ноги подгибаются. Последние в жизни слова:

— Но Лена, что…

— Так и знай.

Холодная констатация факта. Как телерепортер, ровным голосом сообщающий, что несколько миллионов детей в мире каждый год умирают от голода.

— Вот и всё.

Гудки.

10

Я выползла из постели ближе к обеду и отправилась на кухню. Мама готовила рисовую кашу. Я заварила чай и села ждать, оглядываясь по сторонам.

Я думала о репортажах вроде «В гостях у звезды», которые иногда видела, если у меня в руках случайно оказывался глянцевый журнал. Знаменитости, которые живут в каменных домах и словно только и ждут целыми днями, когда к ним наведается фотограф. Я вспоминала фотографии кухонь из этих репортажей. Там все тщательно продумано, но в то же время призвано изображать полную спонтанность. Гирлянда чеснока, висящая на стенке кухонного шкафчика, будто куртка, которую в спешке повесили на первый попавшийся гвоздь. Разноцветные стеклянные бутылки с маслами и маринадами на симпатичной полке похожи на компанию старинных друзей. Продуманное и будто бы беспорядочное сочетание старого и нового.

В нашей семье никто не подписывается на такие журналы. У нас дома все такое обычное, что никто даже не задумывается об интерьере. Хотя перед Рождеством, как сейчас, в доме очень уютно.

Я сидела на диване в старом халате и вяло листала газету. Мама суетилась между кастрюлей с кашей и раковиной. Выходила зачем-то из кухни, возвращалась, раздраженно убавляла огонь под кастрюлей. Напряжение на кухне постепенно превращалось в большой пузырь, который мог в любой момент лопнуть и обрызгать эту декабрьскую субботу печальным серым месивом.

И пузырь лопнул. Тысяча вопросов обвиняющим тоном: что произошло у вас с Леной? Зачем ты ездишь в центр? С кем ты там встречаешься? Что случилось? Почему ты ничего не рассказываешь? Как контрольная по математике? Хорошо ли ты занимаешься на уроках? Почему ты такая бледная? У тебя кто-то есть? Разве ты не понимаешь, что мы с папой беспокоимся?..

Я не помню, как все вышло, но секунду спустя пол был усеян осколками чашки, холодильник, кухонный шкаф и мама залиты чаем, я дрожала от злости, а еще через секунду и от стыда, потому что швырнула чашку на пол, и еще — от плача, потому что все было ужасно, ужасно, ужасно в этом забытом богом мире.

На пороге кухни возник испуганный папа:

— Чем вы тут занимаетесь, черт побери?!

Я бросилась в ванную, единственное надежное место в доме, по пути чуть не впечатав папу в косяк. Скорее за дверь, которая запирается на замок.

Внутри все полыхало. Сердце колотилось. Я беззвучно плакала, стоя перед зеркалом и глядя на свое лицо, искаженное страдальческими гримасами. Под мышками выступил пот, лоб блестел от влаги. День разбит на куски. Началась война. Сброшены первые бомбы.

Ванная была убежищем. Запертая дверь защищала меня от дальнейших упреков, от звуков ссоры на кухне. Не подпускала их ко мне. И все-таки злоба проникала внутрь. Почему они ссорились? Я слышала свое имя. Что они говорят обо мне? Я не хотела слушать, я была не в силах слышать. Но дух ссоры проникал и сюда, воздух ванной дрожал от напряжения.