Создание музыки для кино. Секреты ведущих голливудских композиторов

Мы называем это эмоциональным лосьоном, потому что из этого можно сделать все, что ты хочешь почувствовать.

Ты видишь девушку, идущую по темному коридору в «Улице вязов» или в «Пятнице, 13-е», такие безумные вещи. Мы называем это «аккорд: «Вот дерьмо», он диссонирует, потому что вся музыка в фильмах строится на диссонансах и консонансах, и тебе нужно это в первую очередь синхронизировать. И вот тут вступают законы. И тут ты должен точно знать, что делаешь. И все синхронизируется. Потому что, когда ты сосредотачиваешься на чьем-то внутреннем мире, а потом показываешь 300 человек разом, ты не можешь использовать одну и ту же музыку. Тут должна быть другая музыка.

Этот процесс невероятный. Но мне это нравится. Запись музыки к фильмам – это очень весело.

В чем самое большое отличие между записью песни и написанием музыки к фильму?

Разница? Вам нужно угодить картине. Вам нужно быть лояльным к картине и в первую очередь собрать все законы озвучивания. Потому что эти законы не могут обмануть. Это рамки, и они сохраняют все в одинаковом состоянии. Вам нужно, чтобы музыка к фильму казалась естественной, но при этом она должна отвечать всем запросам. Это язык. Это действительно похоже на язык, и зрители привыкли к этому. Раньше музыка для кино была репрезентативной, все, что ты видел, ты слышал. Звук поднимающихся шагов. Романтичные поцелуи. Глаза делают то же самое, что делают уши. Мы пошли другим путем под влиянием Феллини.

У Феллини как будто Каллиопа играет на карнавале. И все счастье происходит прямо здесь, и в кустах, в этой веренице, а там кого-то убивают с Каллиопой на заднем фоне. И это толкает зрителя прямо в фильм. И так и есть. Мы не были сторонниками репрезентативной музыки, так что то, что ты видишь, не равно тому, что ты слышишь.

Как изменились технологии записи, скажем, с вашей работы над «Хладнокровно» по сей день?

У меня было два баса, играющих убийц, и действительно низкие виолончели. Ричарду Бруксу пришлось обойти все 65 работающих кинотеатров, чтобы убедиться, что их оборудование может воспроизводить очень низкие звуки. У меня в музыке были реально очень низкие звуки, и на плохом оборудовании их просто не было бы слышно. Эволюция шла от магнитной до оптической записи, и на этом все кончилось.

И именно поэтому я пишу для фильмов. В 1971 году пришел Adobe, и все стало совсем по-другому. «Звездные войны» перевернули все вверх дном. Но это была чудесная эволюция.

Что бы вы хотели знать о создании музыки к фильмам, прежде чем взяться за работу над вашей первой лентой «Мальчик на дереве»?

Ну, я хотел бы, чтобы у меня был опыт ошибок. Нам нужно совершать ошибки. Так мы учимся. Просто совершай много ошибок. Я все это прошел.

Ранее вы сказали, что вам нужно поставить себе некоторые границы, а иначе ничего не выйдет. Почему?

Ну так сказала Надя Буланже. Потому что при тотальной свободе у тебя ничего не выйдет. Ты будешь играть в любом ключе и любом темпе? Это не сработает. Есть границы. Но ведь их весело исследовать. Меня не пугает ни один тип музыки.

Расскажите мне о вашем краткосрочном пребывании в Mercury Records.

Это было в 60-е. Я ушел с поста руководителя, первого чернокожего руководителя Mercury Records. Они предложили мне пожизненный пост, но я сказал: «Нет, я не хочу вставать в 8 утра и завязывать чертов галстук. Я хочу писать музыку для кино». И я ушел. И мой друг разозлился на меня. Он сказал: «Почему ты уходишь с такой работы?» Я ответил: «Это не то, что я хочу делать».

Есть ваша цитата, что мелодия – это голос Господа. Что делает мелодию такой особенной?

Она для всего важна. В ней есть ритм, в ней есть гармония и в ней есть мелодия. Мелодия – это голос Бога. Это точно. Есть всего 12 нот, но это голос Бога. И каждый, кто работает с музыкой, должен узнать, как сделать эти 12 нот своими при помощи элементов ритма, гармонии и мелодии. А мелодия облачена в стихи.

Какая музыка вызывает у вас мурашки?