Создание музыки для кино. Секреты ведущих голливудских композиторов

Ну она затрагивает все чувства в тебе, и ты это не контролируешь. Ты просто не можешь справиться с чувствами. В такой мелодии есть ряд аккордов в ритмической структуре. Трудно объяснить. Но, когда она выстреливает, ты это чувствуешь. Это происходит, и ты счастлив. Ты становишься таким счастливым, каким никогда не был в жизни. Как будто ты открываешь неизведанную дорогу куда-то, и она не заканчивается. И каждый раз, когда ты неделю или около того пишешь аранжировки и прочее, это сначала происходит в твоей голове, сначала ты ее слышишь, записываешь на бумагу, потом ты идешь в студию, ищешь людей, которые смогут ее исполнить, – и она становится по-настоящему особенной.

И она так же хороша, как вы думали, или даже лучше. Никогда не бывает хуже. И когда вы поднимаете руку, дирижируя, и слышите звук, это самое великолепное ощущение в жизни. Это лучшее чувство в мире. И ты слышишь, как к тебе возвращаются все мечты, что у тебя были. И ты интерпретируешь их либо верно, либо неверно. Это сложная задача.

Расскажите мне о продюсировании фильма «Цветы лиловых полей», о том, как это повлияло на вашу способность одновременного написания музыки к фильму?

Вот как все было. Я вообще забыл о записи музыки к фильму, потому что я 11 месяцев уговаривал Стивена Спилберга взяться за картину. Он в тот момент снимал «Искусственный интеллект», а я занимался «Триллером». И мне потребовалось 11 месяцев, чтобы уговорить его.

Я порекомендовал Вупи Голдберг, она тогда работала на улицах в Сан-Франциско. Кто-то рассказал мне о ней. А Стивен в то время подвозил меня каждый день на работу и рассказывал мне все, что он узнал от Джона Форда о цвете. Он рассказывал, откуда режиссеры впервые черпают чувство цвета. Работа со Стивеном очень сильно развивала меня. Разумный парень.

Вы обсуждали концепцию «цвета» в музыке со Стивеном Спилбергом?

У меня синестезия. И мне это нравится, ты просто извлекаешь цвета из нот и все такое.

Вы имеете в виду, что нота Ля, например, красная?

Да, си-бемоль фиолетовая и дальше в этом духе. Ты меняешь это, когда захочешь. Но все это – мыслительный процесс. Музыка – это безумие. На самом деле. Она не должна быть логичной, ведь так? Законы в ней логичные, но в интерпретациях и создании забудь об этом.

Как вы думаете, великими композиторами рождаются или становятся?

Да, композитором можно родиться. У такого человека должно быть много навыков, касающихся таланта. Не знаю, как это объяснить. Здесь нужна интуиция и определенный уровень креативности, который ее сопровождает.

В конце концов, как говорила Надя, музыка не может быть чем-то большим или чем-то меньшим, чем ты сам как человек. В этом суть. Именно в этом дело: в вашем подходе к жизни. Я не перестаю удивляться этому. (Смеется.) И все, что происходит в музыке – это просто безумие.

Кто из работающих ныне композиторов восхищает вас?

Александр Деспла – один из таких парней. Я люблю его. И он сказал, что на него повлияло многое из моего творчества. Но он удивительный парень. Удивительный.

Альфред Ньюман, как вы упоминали ранее, имел большое влияние на вашу карьеру.

Он работал примерно над 408 фильмами, и у него был дом от Фрэнка Ллойда Райта (известный американский архитектор) на бульваре Сансет, и мы приходили к нему домой, где его сыновья, Томас Ньюман и Дэвид Ньюман, играли в боулинг его оскарами. Он их использовал как кегли для боулинга. У него было 8 оскаров, и они в них шары катали. (Смеется.) Они тоже стали хорошими композиторами.

Чему вы научились от Альфреда Ньюмана?

Он научил меня верить в «мерцание» – интуицию. Поверь в это, когда у тебя дедлайн, и у тебя всегда оно появится.

Что бы вы назвали своим музыкальным «отпечатком»?

У каждого композитора есть звуки. Грубые или романтичные. Мой любимый звук за всю историю моей работы получался всего лишь несколько раз. Это два флюгельгорна, три альтовых флейты, басовая флейта, четыре тромбона, четыре валторны и туба. Получается мягкая музыка без вибрато. Такая музыка заставляет мою душу улыбаться.

Но существует множество наборов инструментов, в которые ты просто влюбляешься. Я помню Синатру, когда я впервые начал работать с ним, мне было 29 лет. Он сказал: «Первые 8 тактов в The Best Is Yet to Come немного плотные. Ты можешь это исправить?» Я ответил: «Без проблем».

Я поменял все саксофоны и альтовые флейты, настроил трубы. Пять минут. Фрэнк сказал: «Черт!»