Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с описанием трёх эпох Интернета в России

Неудивительно, что и сами они были совсем другими. Все — лет на пять-десять моложе. Практически все — выходцы не из честной советской шляхты, а из тихо диссидентствующей советской богемы, de facto (если не de visu) выполнявшей в «бесклассовом советском обществе» роль аристократии. Что позволило им не только получить блестящее гуманитарное образование (даже если их полузакрытые спецшколы формально считались «математическими»), но и существенно раньше выкорчевать из себя остатки советских стереотипов и комплексов. А те, кому не посчастливилось сделать это в школе, успешно проделали это в оказавшейся временной эмиграции или на легендарном филфаке тартуского университета у Лотмана — поэтому Тарту, как это ни странно, не менее важная точка на карте Рунета в первые годы его существования, чем Москва, Нью-Йорк или Иерусалим.

Прометей принёс огонь людям. И те стали варить на нём суп. Герои же научили людей делать на Интернете деньги. И это была смена эпох.

Чтобы понять разницу между Титанами и Героями, достаточно сравнить двух одногодков — Максима Мошкова и Сергея Кузнецова.

Первый, создатель фундаментальной библиотеки своего имени и, вероятно, лучший русский веб-программист, 23 года проработал в НИИ Системных исследований АН, лишь в 2013 году уйдя на «вольные хлеба». Он живёт в одном из подмосковных городов-спутников, до сих пор сохранил любовь к песням М. Щербакова, горным лыжам, байдарочным походам и сохраняет ассоциирующийся с ними имидж советского инженера.

Второй, основатель одной из самых успешных «фабрик по производству контента», — классический бульвардье, и внешне, и по образу мыслей. В недавнем прошлом — непременный участник столичной клубно-концертной жизни, а сейчас — парижский житель и даже escrivan.

Антон Носик — одногодка Мошкова и Кузнецова. И многие воспринимали его именно как Титана — того, кто был от начала времён:

Для тех людей, которые в русском Интернете работали, было такое ощущение, что Носик существовал всегда. Появился Интернет — появился Носик, —

говорит Наталья Хайтина, первый главред журнала «Нетоскоп» (созданного как раз по инициативе Носика).

Но всё же, будучи во многом — Титаном, он оказался одновременно и Героем, который научил русских людей Интернету как бизнесу.

И вообще — не подпадал полностью ни под какое определение, как и полагается трикстеру.

* * *

Весь 1996 год Москва, из которой Носик в ужасе бежал меньше трёх лет назад со словами «никогда больше», тянет его к себе, — и неудивительно. Русская пресса в Израиле подзакисает. Подруги, прямо как в хокку Гумилёва («Вот девушка с газельими глазами выходит замуж за американца…»), уезжают. Лучшие друзья один за другим начинают упираться в Израиле умными головами в вязкий прозрачный потолок — и возвращаются в Москву, где продолжают подниматься всё выше с той точки, на которой остановились в Израиле, — но при этом уже без такой запредельной и головокружительной уголовщины, как незабвенный Медков.

А ещё — Бродский. Носик не случайно упоминает страничку его памяти в качестве вехи на своём пути в Интернет.

Пятнадцать лет назад Антон школьником перепечатывал его в самиздате — а теперь его смерть так символично совпала с окончанием работы над романом «Операция „Кеннеди“». Закончилась эпоха литературы — началась эпоха Интернета. И это не просто романтическое преувеличение.

Хорошо помню, как, проснувшись утром 29 января 1996 года, я по уже приобретённой привычке первым делом полез проверять почту. Из филологического списка рассылки на меня вывалилась горестная заокеанская новость — и это оказалось первое общезначимое известие, которое я получил по новому медийному каналу прежде, чем его сообщили по радио и по телевизору. Но больше, чем написать какую-то банальность в этот же список рассылки, сделать тогда я ничего не мог.

Носик смог гораздо больше. И это имело далеко идущие последствия.

На сделанную в Израиле страничку с набранными «московским химиком» стихами потянулись, чтобы дополнить, уточнить, просто разделить горе, другие «физики и химики» — из Москвы, Принстона, Нью-Йорка… И на этот раз — скинув гусарские маски. Общая боль оказалась точкой кристаллизации — необязательные и порою непристойные литературные игры перешли в ощущение общности: локоть к локтю, кирпич в стене. Завязались знакомства, которые, как обычно и бывает у целеустремлённых и умных людей, переросли в совместные проекты.

И центром этих проектов в 1996 году стала Москва, а не Принстон. Демьян Кудрявцев, вернувшийся в том же году, делился своим ощущением того времени с Петром Авеном в интервью для его книги «Время Березовского»[140]: