Создатель звезд

«Единственный в мире композитор-пес не только изменил самую суть человеческой музыки, привнеся в нее нечто от утонченного слуха собак, но и выразил в своих несравненных произведениях фундаментальное духовное единство в разнообразии, объединяющее души всех видов: собачьих, человеческих и сверхчеловеческих».

Да нет, невозможно. Человечество не станет его слушать. И с какой стати он вообразил себя гением, способным проникнуть в непостижимую душу человека?

Возвращаясь в лабораторию, Сириус слушал знакомое нашептывание голоса, требовавшего «выразить свою душу» и отвечал на него безмолвным рычанием. Что он может сделать? Ничего! Он — уродец, недоразумение. Лучше бы его совсем не было.

Все ближе подступало бешеное желание понестись очертя голову по улицам. Жизнь для него пуста — почему бы не отринуть ее, почему бы не убивать этих нелепых, головастых обезьян, пока они не уничтожат его?

Не буду, не буду, — твердил себе Сириус. Пусть они — обезьяны или черви с ногами — суть их та же, что у меня. Убегая от себя, Сириус перешел на рысь, потом пустился галопом. Он жаждал уединения у себя в комнате. Попав туда, он час за часом до глубокой ночи мерил ее шагами. Эти часы перевернули его жизнь — и здесь я процитирую запись, сделанную им сами на следующий день — велеречивые фразы, свидетельствующие о его болезненном состоянии.

— Я ходил и ходил, больно задевая плечами о стены и при каждом повороте впиваясь зубами в штору. Это было своеобразной игрой — я представлял себя зверем в клетке. Башенные часы колледжа и церквей отбивали четверти. Затих шум машин, наступила ночь. Меня преследовал ярящий, любимый и отвратительный запах Плакси — и запах последней моей суки — обманывающий сладостной надеждой на красоту несуществующей души. Потом вдруг возник дружеский запах Идеала и запах овечьего стада в тумане.

Запах Пага, потного и взволнованного. Морозный запах, запах летнего дня, ветра с моря, ветра, поворачивающего с запада на восток. След кролика, зайца. Приводящий в ярость запах кошки. Зверинца. Хлороформа и двух похитителей.

За этим половодьем запахов мерещилось эхо звуков: тоны людских голосов, собачьих, блеянье овец и ягнят, стон или вой ветра, обрывки человеческих мелодий и темы моей музыки.

Вся жизнь словно обрушилась на меня запахами и звуками, и мысли неслись вскачь, обгоняя друг друга: большей частью — ужасные, злобные мысли о власти надо мной человека, о том, что я так и не стал хозяином своей судьбы. Где искать спасения от пропасти, в которую я уже катился? Кто мне поможет? Томас никогда не понимал собственного создания. Элизабет всегда готова помочь и утешить, но для нее все мои беды — детские огорчения. А Плакси стала такой далекой… «Главное, — говорила она — это дух. Душой мы навеки вместе». А теперь? Что мы понимаем под словом дух? Стоит ли за ним что-то реальное? В конце концов, мы просто животные, хоть и наделенные некоторым интеллектом: животные разных видов, непоправимо разделенные судьбой, обреченные на вечный разлад, на неизбежную разлуку.

Почему, почему надежды всегда так сладки, а действительность так горька?

Я продолжал метаться взад-вперед по комнате, и тут произошло странное. Казалось, мои блуждающие мысли обрели новое, незнакомое качество. Я не испытывал подобного прежде, и все же оно показалось мне знакомым и близким, как запах Плакси, когда она полна любви, пронзительнее, чем запах сладкой суки, соблазнительнее, чем след лисицы.

Нет, не стану романтизировать. Это — научный отчет. Никакие новые сенсоры задействованы не были, но то, что происходило в сознании, нельзя описать иначе. Если это был аромат, то аромат любви, мудрости, творения, существующих ради самих себя, независимо от того, увенчает ли их успех и счастье. Острота этого аромата ошеломила меня свежестью и остротой. Меня и прежде манил этот след, пронизывающий вселенную, кружа и виляя, перемахивая расщелины и хребты, но тогда, в том возбужденном состоянии он представился мне так ярко, что для его описания потребовалось бы новое слово: не запах, не звук, не зрительный образ — но ближе всего к запаху.

И я пошел по следу. Я перестал метаться, лег, опустив голову на лапы. Внутренним нюхом, отметая все прочие запахи, я взял новый, незнакомый след. И запах его становился сильнее, ярче, тоньше. Иногда я сбивался и возвращался назад, чтобы снова поймать нить, или уставал, и тогда запах слабел. Но я вновь собирался с силами и продолжал погоню, сокращая расстояние между собой и добычей, и запах с каждым шагом манил все сильней.

Наконец случилось ужасное. С моим приближением запах небесной дичи как будто переменился. К небесной сладости примешались новые ноты: жгучие и душные, горькие, и утонченно-пугающие. Что-то в этом новом аромате туманило мне голову, как хлороформ, и вызывало ярость, как мощные запахи льва и тигра, но никакой земной запах не мог бы сравниться с этим в жестокости.