Созерцатель. Повести и приТчуды

Равнодушно ниспадает багровый лист.

Безмолвна весть сиротской зимы.
Блекнет светотень твоего сердца.
Затихают шаги вчерашнего дня.

Я любила его. Да и теперь, спустя тридцать лет, спустя мое замужество за другим, спустя двоих сыновей от мужа, даже сейчас. Я была его первой женщиной, как он был моим первым мужчиной. Говорят, в теперешние времена это не играет заметной роли в отношениях. Возможно. Но это играет роль в тех ролях, какие мы играем сами для себя и для других. Но я любила его и верила, что он любит меня. Я видела его глаза, когда он смотрел на мое запрокинутое лицо, на мои блестящие влажные зубы, на пестрые глаза и когда слышал мой счастливый смех. Конечно, конечно, я была счастлива с моим мужем, хотя и никак не могла себе представить, что я, женщина, способна родить мужчину, даже двух. От того, кого я любила тогда, в те летние и осенние, и весенние, и снова летние и снова осенние дни, я никого не родила, кроме какой-то непонятной тоски на сердце. Она и до сих пор не проходит, притупилась, да, но иногда, ох как остро вонзается куда-то внутрь, куда не добраться никакими лекарствами.

Он был для меня гений ласки, может быть, потому, что это были для нас первые ласки мира, и еще был в нем какой-то невероятный шарм, о котором он, думаю, и сам не догадывался. Это потом я стала сомневаться, любил ли он меня, или притворялся. Нет, конечно, он был искренен всегда, даже когда притворялся. Или когда прислал мне письмо, что женится на другой. Нет, он не играл роль возлюбленного или любящего или влюбленного. Его роль играла им и ввергала в ужасные ситуации. Это было страшное письмо, страшное простотой и понятностью. С тех пор я боюсь простоты и понятности. Я сторонюсь простых и понятных людей. Мне кажется, им ничего не стоит переступить через меня, и они найдут для этого оправдание. Как переступил он. Нет, я не виню его. В конце концов, он не клялся мне, не обещал ничего, он просто любил меня. А та, первая его женитьба, она была ошибкой, наваждением, за которым должна придти расплата. И расплата пришла и приходила не раз, как он признавался мне, когда много лет спустя мы случайно встретились. Он сказал — также спокойно и искренне, — каким был всегда — что он предал мою любовь своей женитьбой и за это предательство любви понесет полную меру зла, пока не искупит собой. В тот раз мне стало жаль его, но я ничем не могла ему помочь, потому что тлело и не до конца истлело то письмо. Ничего более страшного в моей жизни не было. В день получения письма, к вечеру, я сошла с ума. И это, видимо, было моим спасением. Девочки из нашего институтского общежития сразу отправили меня в психушку. Через два месяца я была здорова. Я не люблю вспоминать и говорить об этом. Этот кусок времени стерт в моей памяти. Есть факт, но он ничем не наполнен, как не наполнены многие факты нашей жизни. Это пустота, в которую я не вхожу, даже, если вспоминая, оказываюсь на пороге этой пустоты. Ну да, он на свой лад исковеркал мою жизнь, как говорят иногда между собой неумные бабы. Всякая любовь коверкает. Или формирует, как он тогда мне говорил. Мы выбираем друг друга, как говорил он в первые дни, мы выбираем судьбу. Он выбрал свою, я выбрала свою. И была счастлива с моим мужем и детьми. Некоторые мне завидуют моему счастью. И правильно делают, если сами не умеют быть счастливыми. Я сама себе завидую, когда смотрю в прошлое, в те летние, осенние, весенние дни с расстояния в тридцать лет. Когда прибегала к нему домой, и мы пили чай или играли в карты и домино, или шли в лес, он был рядом, лес, и он был рядом, мой веселый, хитрый и щедрый, и мы бродили и мяли траву, и он говорил мне какие-то слова, я их не помню и не пытаюсь вспоминать, всякие слова кажутся лишними и случайными, они произносятся, чтобы нарушить или, вернее, остановить молчание, чтобы оно не возрастало и не затопило с головой. Как однажды постепенно, с течением миллионов лет затопит всю вселенную общее чистое, прозрачное, хрустальное молчание. Но это будет потом, много, много потом, когда ничего не останется, кроме тех моих, наших светлых стремительных дней.

Нет, я не осуждаю его, как осуждали и возводили постройки зла его две жены. Может быть, потому не осуждаю, что не была его женой. Нет, не потому. Сейчас, с расстояния в тридцать лет, я могу его упрекнуть лишь в одном — в моем теперешнем счастье с моим любящим мужем и любимыми детьми. За это я могла бы упрекнуть его, тогдашнего. И себя, тогдашнюю. Но нам было по восемнадцать, и как все это было горячо и сладко. Даже сейчас, когда я бываю одна, когда муж занят на работе, а дети выросли, я вспоминаю те дни, блеклые, как старые фотографии, даже сейчас у меня краснеет шея, теперь морщинистая, и потеет живот, теперь дряблый.