Созерцатель. Повести и приТчуды

Жизнь идей в городе представляла собой общий поток от слияния трех верований и еще одной — политической религии. Первые три были мне знакомы, а четвертая не вызывала интереса. Яростное убеждение в материалистической справедливости одних за счет других не питало уверенности в своей осуществимости. Доказательством таких сомнений был сам город, раскинувшийся на территории четыреста тысяч квадратных километров, не считая пригородов. Здесь никогда дождь не омывал всего города сразу, и жители южных районов отличались от северян цветом кожи и особенностями речи. Я давно утратил доверие к этому городу, и бодрая улыбка губернатора, выступавшего чуть не ежедневно перед телекамерой, не вызывала ничего радостного.

Тайная жизнь идей, конечно же, существовала в этом мрачном вместилище всего, что могла произвести цивилизация. И эта тайная жизнь идей — как я догадывался — была точно зеркальное отображение, схожее с тайной жизнью пустот под городом. Ни о том, ни о другом я не имел, конечно, полного и ясного представления, но о многом догадывался. Мне представлялось, что пустоты под городом когда-нибудь соединятся в одну, и город провалится, но произойдет это не ранее того момента, когда тайные идеи, скрытые от рассеянного наблюдателя, также соединятся в одну всеобщую идею, в некий сгусток проникающей энергии. Это показалось мне настолько любопытным, что я попытался разобраться.

Я присматривался к людям, прислушивался к их разговорам, определял соотношение слов и мыслей, поскольку рассогласованность одного и другого является признаком тайного. Подобная рассогласованность оказалась повсюду, в большей или меньшей мере, и это подтверждало мою догадку, что тайная жизнь идей полностью захватила город. Некоторые чувствовали смутную тревогу, и тревога эта была заразительна. Известно, что любая идея вызревает на объективной, материальной основе. И когда идея созревает полностью, ее материальная основа исчезает. Так в истории исчезли феодализм и подсечное земледелие, редкие виды зверей и редкие типы людей. Все они исчезают тогда, когда окончательно оформляется их идея. Так же и город был обречен исчезнуть, когда он завершит свое формирование во внешних и внутренних структурах.

Но как идея города, возникнув раньше города, должна была воплотиться в нем, чтобы стать идеей, так и тайные идеи, как я полагал, должны для своего окончательного проявления кумулироваться в каком-то одном человеке. Я понял, что где-то здесь должен быть жрец, становящийся или уже ставший воспреемником и генератором тайных идей. Такого жреца найти в таком городе было почти невозможно, но, начав поиски, я все более убеждался, что он есть.

Прежде всего я изучил транспортные потоки пассажиров. Это было необходимо, чтобы, наблюдая за лицами и речами, определить возможные узлы концентрации идей. Через полгода я сузил круг, вернее, квадрат поисков до размеров двадцати пяти квадратных километров, и это как раз пришлось на старый центральный район города. Многие дома в этом районе вообще пустовали, таинственные, холодные, наполненные терпким запахом нежилья.

В одном из таких домов я и нашел его. Событие, имевшее для меня такое огромное значение, оказалось довольно будничным. Жилище жреца, квартира со многими комнатами и многими дверями, из которых некоторые никуда не вели, слишком большое жилище для одного жреца, было наполнено оглушающей тишиной. Жрец оказался ни молодым, ни старым.

— Человек, и только человек вносит хаос в божественную гармонию мира, и ты, носитель и творец хаоса, какой гармонии ты ищешь? — спросил он. — Зачем ты пришел и чего ждешь?

— Ты последний жрец в городе, — ответил я, — последний из жрецов в мире, где давно нет жрецов среди шаманов и проповедников гибели. Поэтому ты должен держать в руках узел всех нитей.

— Мои руки пусты, — отозвался он. — Ты назвал меня последним жрецом, но кому нужен жрец, когда все моления угасли и ни одна жертва не принята?

— Это так, — возразил я, — но ты должен быть мудр. Последней мудростью, за которой нет ничего, — добавил я.

— Ты ищешь свободы от города. Знание делает одиноким. Мудрость не освобождает. Мудрость закрепощает. Последний жрец — это последний пленник. Зачем тебе мудрость жреца? Разве ты станешь носить чужую обувь и глотать пищу, пережеванную другим? Из сна невежества ты хочешь перейти в сон мудрости, зачем? Ты увидишь тот же город, населенный теми же тенями...

— Скажи, — спросил я, — что приносит больше печали, — само желание или избавление от него?

— А твои желания разве не бесчисленны? За одним тотчас следует другое. Ненасытимо сердце к печалям, и потому не все ли равно, если исполнение явится прежде самого желания? Не так ли приходит смерть?

— Но может ли смерть явиться прежде жизни?

— А разве в спешке познания ты не принимаешь следствие за причину? Ты не идешь, а пятишься, и свет не там, куда ты смотришь.

— Ты не жрец надежды...

— Тот, кто знает все, — спокойно рассмеялся он, — не оставляет времени для надежды. Ты пришел получить воздаяние за надежду, неужели и ты хочешь уйти с пустыми руками?