Созерцатель скал

Происхождение Байкала тоже не может считаться точно выясненным. Чтобы хорошенько изучить совершающиеся на нем многие странные и загадочные явления, чтобы изучить его замечательную фауну, нужны труды целых поколений. Он пока мало исследован. Его дикие пустынные берега, в особенности северные, до сих пор почти необитаемы. Издавна там бродили одни только медведи, волки да беглые нерчинские каторжники. В самом выходе Ангары из Байкала стоит знаменитый Шаман-Камень[2], священнейшее место у бурят, где, по их верованиям, живет какой-то непобедимый белый бог. Камень сдерживает напор байкальской воды. Если бы от какой-нибудь причины, например землетрясения, он рухнул, вода хлынет огромным потоком в Ангару, и день падения Шаман-Камня, по мнению многих, будет последним днем Иркутска.

Англичанин сделался задумчивым.

– Но у Иркутска есть более опасное соседство, – помолчав, сказал профессор. – Глубоко в земле, под Иркутском и Байкалом, по-видимому, находится лаборатория, где древние огни до сих пор не погашены. Горючих материалов, кажется, там достаточно.

– Вы думаете?

– Да. Кругом землетрясения бывают почти ежегодно. И, кроме того, около Байкала почва часто в одних местах опускается, в других поднимается.

– А если Байкал прорвется в эту подземную топку? – спросил молчавший до сих пор молодой бурят.

– Это будет уж из Жюль Верна, – рассмеялся профессор. – Во всяком случае известное основание для тревоги, как видите, имеется, а почва для суеверных страхов невежественного населения – тем более. Еще в XVIII веке в Иркутске не раз падали кресты с городских церквей, сами собой вдруг начинали звонить колокола. В 1861 году они вдруг зазвонили, и в это время местность около Байкала, в тридцать километров длиной и несколько километров шириной, провалилась со всеми деревнями и жителями. В место провала хлынули байкальские волны[3].

Эти загадочные явления вселили в сердца жителей суеверный ужас. Много легенд и так называемых «предсказаний шаманов» передается здесь из поколения в поколение. И достаточно случиться какому-нибудь сравнительно редкому явлению в природе, как все эти предания оживают. А так как на Байкале все время происходят питающие фантазию, необъяснимые для невежественного человека явления, то все ожидания и тревоги связаны с Байкалом. К нему чувствуют какой-то почти суеверный, необъяснимый страх.

II. Сарма

В то время, пока в каюте шла оживленная беседа, капитан, пожилой человек с загорелым от морских ветров лицом, внимательно вглядывался в горизонт. На хмуром лице его была написана тревога.

Веселый смех, доносившийся из каюты, неприятно действовал на него: «В каюте они ничего не подозревают». А ему небо и волны говорили, что Байкал что-то готовит. То обстоятельство, что норд-ост, – или «баргузин», как его зовут здесь моряки, – попутный ветер, гнавший «Мысовую» к юго-западным берегам, к Лиственничному заливу, дул, против обыкновения, вот уже несколько дней, подтверждало его опасения. Он с тревогой прислушивался к свисту ветра в снастях и думал, что это не предвещает ничего хорошего ни его старому судну, ни грузу, ни пассажирам, случайно захваченным на восточном берегу. Но он не знал еще, откуда налетит шквал.

«Мысовая» – небольшой дощаник, грузоподъемностью около ста тонн, – качаясь, как пробка, по волнам, неслась вперед. Это было плоскодонное судно с палубой, двумя каютами, в одной из которых теперь находились пассажиры, и мачтой с огромным парусом. На таких судах на Байкале перевозят груз и, как случайное явление, пассажиров. Доски судна были по старинке скреплены деревянными гвоздями, и «Мысовая», проработавшая на Байкале около десяти лет, собственно уже дослужила свой срок. Команды на ней имелось всего пятнадцать человек, считая капитана.

Капитану вспомнилось теперь, как вчера профессор, глядя на надутый парус, шутил:

– Видите, попутный ветер! Значит, море не гневается на «Мысовую», хотя я и назвал собаку его именем.

Капитан сердито подумал:

«Вот он, попутный ветер».

На «Мысовой» в качестве пассажиров ехали командированный из Ленинграда молодой профессор Булыгин с двумя сопровождавшими его вузовцами, длинноусый старик с мальчиком лет двенадцати, двое бурят: один – юноша, очень живой, со значком КИМа, другой, поглядывавший на него не без враждебности, – уже пожилой, необъятной толщины с тяжелым разбойничьим взглядом, богато одетый. «Самый толстый человек в Восточной Сибири», – шутил про него капитан. Толстяк был необыкновенно важен и неподвижен, как статуя Будды. Эту компанию довершал мистер Таймхикс, путешествующий англичанин, один из тех, кого нельзя не встретить в странах, почему-либо интересующих Англию в данный момент. Высокий, сухой, в очках, с подозрительно строгой выправкой и, вероятно, в связи с этим, с повышенным интересом ко всему, что касается обороны СССР. Он недавно вернулся из поездки в Ургу, как он говорил, и теперь все время делал какие-то пометки в своей записной книжке. Разговор поддерживал старик, очень словоохотливый и, видимо, хорошо знавший Сибирь.