Созерцательная жизнь

Утверждение Господа, "Царство Моё не от мира сего", помогает нам дисциплинировать самих себя. Тотчас же мы отгораживаемся от всего, что видим или слышим, понимая, что это есть "мир сей", но не "Царство Моё", Царство Христово, Царство Духа; и потому мы не любим, не ненавидим и не боимся его. Подумайте о дисциплине, связанной с воздержанием от всех попыток изменить внешнее, окружающее, когда мы находимся в центре того, что кажется проблемой для нас самих или для другого человека. Думайте, думайте о любой диссонирующей внешности, которую вы когда-либо видели, слышали, пробовали на вкус, касались или нюхали; посмотрите на дисциплину, которая необходима, чтобы воздерживаться от попыток изменить, удалить или сделать что-то с этим; и тогда вы убедитесь и узнаете, что "Царство Моё" — место, где я живу, двигаюсь и существую — "не от мира сего". Поэтому вам нечего делать в этом мире, кроме как знать, что он не от "Царства Моего".

Когда мы отказываемся судить — что означает отказ от нашей ненависти, страха или любви к явлению — именно тогда этот невидимый дух Божий, который находится в нас, может немедленно приступить к работе по изменению явления.

Самосохранение доминирует в человеческом опыте

Когда ученики Иисуса испугались из-за бури на море, они разбудили учителя, но он не пытался остановить бурю, молясь Богу, потому что знал, что столкнулся с иллюзорным явлением. "Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина".

То, что видели ученики, было чем-то большим, чем буря: они, вероятно, не осознавали этого, но они видели свою самость отдельно от Бога, и прежде всего они, возможно, боялись, что потеряют свои жизни.

Ученики, охваченные страхом, отвечали, как и большинство людей, на первый закон природы — закон самосохранения. В человеческой картине мира этот закон (если мы можем назвать его законом) ответственен за большую часть зла, которое есть в мире. Человек не стал бы воровать, если бы не пытался сохранить свой личную и человеческую жизнь. Он надеется уберечь себя от голода или от неудачи, он боится нужды. Короче говоря, он сохраняет своё собственное человеческое чувство идентичности.

Что, кроме самосохранения, стоит за каждой войной? Люди называют это патриотизмом, потому что утверждают, что войны ведутся для сохранения нации, но нация — это только группа индивидов, поэтому в конечном счёте именно сохранение и увековечение их самих, их человеческих жизней и накопленных материальных ценностей побуждает их вступить в войну. Однако самое ужасное заключается в том, что люди всегда готовы послать своих детей на верную смерть, пока они могут оставаться дома и быть спасёнными. Дети не так важны для большинства людей, как они сами. Дети должны уйти и быть убитыми или стать ранеными или сумасшедшими, чтобы другие могли остаться дома и иметь изобилие.

Итак, во время бури ученики на самом деле не боялись бури. Какое значение имела бы для них буря, если бы они не верили, что их жизнь в опасности? Кого волнует, будет ли ветер сорок или сто миль в час, если нет никакой опасности для жизни и здоровья человека? Только когда есть страх потери жизни, кто-то беспокоится о том, бушует ли шторм или прекращается.

Многие из нас смогли бы достичь освобождения от мира причин и следствий, то есть, от мира видимостей, если бы только могли применить к этой ситуации великое заверение Учителя: "Это я, не бойтесь". Если бы мы узнали эту истину, то сразу же избавились бы от всякого суждения о явлениях.

"Это я, не бойтесь" — я, Бог, есть единственная жизнь; я, Бог, есть жизнь индивидуального существа, и эта жизнь не может быть потеряна, и она не может быть разрушена. Пусть буря делает, что хочет. Я могу не бояться.

Точно так же, кто заботится о том, сколько микробов есть в мире, если мы не можем заставить себя поверить, что микробы могут уничтожить нашу жизнь? — А! Это создаёт в нас антагонизм, и теперь мы хотели бы стереть всех микробов с лица земли. Почему? Что мы имеем против микробов? — Ничего! Кроме того, что они угрожают нашей собственной жизни или нашему собственному здоровью!

Но предположим, мы пришли к осознанию того, что наша жизнь неразрушима, что ни жизнь, ни смерть не могут отделить нас от Бога? Какое значение тогда будут иметь микробы? И в этом осознании борьба против ошибки, этой конкретной формы ошибки, прекратится, и ничто из этого нас не тронет; ничто из этого не тронет меня. Моя жизнь — это Бог; моя жизнь — в Боге; моя жизнь — с Богом; и ни жизнь, ни смерть не могут отделить меня от Бога. В этом осознании сама смерть больше не несёт никаких страхов или ужасов. Никто не может бояться смерти, если он осознает, что ни смерть, ни жизнь не могут отделить его от той жизни, которой он является, от жизни, которая есть его существо.

Отрешённость созерцателя