Сожители. Опыт кокетливого детектива

Я приметил толстяка в банном халате с металлической вазочкой на лысой голове. Вытаскивая себя из толпы, в руках – всего-то двух – он с ловкостью официанта удерживал пять бокалов вина и три тарелки с бутербродами. Глядя на него, я вспомнил одного культурного обозревателя, у которого есть только две темы для разговоров – «какое дерьмо производят нынешние творцы» и «фуршет». Думаю, с передвижной вазочкой ему нашлось бы о чем поговорить.

– А он здесь зачем? – спросил я, – Решил выгулять свой кухонный инвентарь?

Марк поглядел на чудака.

– Это же художник, – Марк невнятно произнес его имя, – У него вся жизнь – произведение искусства.

– А у остальных она, конечно, бессмысленная пачкотня, – сказал я, подумав параллельно, что только умение говорить едкости с улыбкой спасает меня от репутации безнадежного брюзги.

Впрочем, в этих кругах у меня вообще не было никакой репутации. «Гражданин Ноль» было мне имя, что, признаться, очень меня радовало. По крайней мере, я мог беззастенчиво хохотать над вазочками в виде мужских шляпок.

К тому времени мы не только поели, попили, покривлялись, но и умудрились накормить Манечку. Едва показавшись, толстуха начала быстро и жадно впихивать в себя веселые тартинки, которые заботливо припас для нее Марк.

– Скоро Ашотик придет, – давясь и кашляя, пояснила она.

– Боишься, что отберет? – насмешливо спросил я.

– Для него я – фея, ты понимаешь?

– А феи не едят и не какают, – сообразил я.

– Какают, но только в абстрактном смысле, – она со свистом начала высасывать из клешни неизвестного мне ракообразного нежное белое мясо. Наверное, это и был тот самый бобслей.

– В каком смысле? – история эта начала меня забавлять.

Она разодрала, выгрызла и облизала все, что было вкусного на ее тарелке, и, отдышавшись, пояснила.

– Мы в кино были. На романтической комедии, само собой, а там героиня весь фильм ест. Она ничего так, не уродина, хоть и зубов много. А Ашотик мне возьми, да скажи, что ему не нравится, как она кушает.

– А ты при чем? Ты что, актриса в зубах?

– Он сказал «кушает». А я не кушаю. Я даже не ем. Я жру, – она покосилась на свои бока.

– Пусть привыкает. Ему ж за тебя еще замуж выходить.

– Ты, пупсик мой, правильно заметил, – пропела она, – В нашем дуэте первую скрипку играю я, однако в некотором очень важном смысле….

Мы замолчали с ней разом, как-то разом заметив, что Марк, стоявший рядом с нами, переменился – заелозил ртом, лицо пошло лихорадочными пятнами.

– Что с тобой? Живот болит? – спросила Манечка.

– Аллергия на морепродукты? – спросил я.

– Это он, – сказал Марк замогильным голосом. И, ни слова более не говоря, пошел к выходу.

Я пошел за ним следом.

– Эй, а я еще вина хотела! – крикнула нам вслед толстуха.

– Сама возьми, – не оглядываясь, крикнул я.

Марк интересовал меня больше манечкиной утробы – я схватил его за рукав.

– Это он. Ну, помнишь, в клубе, который…, – у Марка задрожали щеки.

Я посмотрел в ту сторону, в которую он указал глазами, и… не увидел ровным счетом ничего примечательного.

Вообще ничего.

Если я в этих местах тянул на звание «гражданина Ноль», то человек, доведший Марка до нервного срыва, исчерпывался буквой «М» – он был мужчиной, существом мужского пола, все, точка.

Я думал он будет красив – мимо.

Я думал он будет интересен – и тут мимо.

Человек, подпиравший одну из серых, ему в тон, бетонных стен, был абсолютно неинтересен. Не человек, а голограмма – все на месте, все как у всех, и совершенно не за что зацепиться. Ну, разве что фигура могла быть не безнадежна – под серо-голубым костюмом угадывались уместно выпирающие контуры.

Марк познакомился с ним в темноте ночного клуба – и это многое объясняло.

– И из-за этой тени в штанах ты бился в истерике? – не смог удержаться я от восклицания, – Уж на что твой француз смешной был, но он хотя бы имел красивый зад и глаза с поволокой. А этот?

– Он мне в душу плюнул. Знаешь, как больно?!

– В нашем возрасте мы уже так заплевали друг другу души, что пора бы и привыкнуть, – сказал я, но Марк слушать меня был нерасположен.

Скорбный лик образовался у него, каменный скорбный лик – все обезьяньи гримасы, которыми он любит потчевать окружающий мир, разом отлетели.

– Не вздумай реветь, – сказал я.

– Я и не собираюсь, – сказал Марк и шмыгнул носом.

– Знаешь почему современные мужчины не плачут?

– Почему?

– Боятся, что тушь потечет.

Своей любимой шутке он не улыбнулся, из чего следовал только один вывод.

А дома ни валерьянки, ни водки, с тоской подумал я.

– Смотри-смотри, – мимо нас прошли две девушки земных пород. Та, которая шептала, напоминала подушку. Та, которая слушала, выглядела, как жердь.

– Бля-ать! – восхищаясь, сказала тощая толстой, – Я его в журнале видела.

Во сне ты его видела, в эротическом, подумал я, распознав причину их волнения.