Сожители. Опыт кокетливого детектива

– А любовь – это подарок жизни, – продолжила она, каменная леди в красном, впившись красными ногтями в кожу своих же, розовеющих от пытки ладоней, – И негоже разбазаривать дары ее.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Как он смеет? Как вы смеете? Разрушать единство авторского замысла – преступление.

– Кто разрушает? – я постарался говорить посуше, поделовитей. Ярость, заточенную в разукрашенный камень Лизиной оболочки, следовало как-то охладить.

Вместо ответа она выбросила руку в сторону, чуть не со свистом прорезав пространство своим длинным ярким ногтем. Там прыгал светлый марусин хохолок, и неясным образом понял я, что он-то и вызвал негодование могучей библиотекарши.

Марк показывал Федоту «инвестиционный объект».

– И что с ним не так? – изобразил я непонимание.

– Караваджо! – заклекотала Лиза хищной птицей, – Где он? Он весь распотрошен! Вермеер! Что от него осталось? Всего три десятка работ! А сколько других шедевров, рассыпанных в пыли, утраченных для нас навсегда…?

С таким темпераментом ей не в библиотекарши, а в музейные охранницы надо идти, подумал я, по понятным причинам, не собираясь свою мысль высказывать.

– А он! – и снова этот яростный жест в сторону Марка, – Говорит о продаже по частям! В частную коллекцию! Это же вечная могила для художника! Мавзолей! Уйдет, исчезнет – и все. Все! Нам выпала редчайшая возможность! В наши руки, – она выставила ладони, словно желая подхватить что-то падающее с неба, – попало уникальное собрание. Мы обязаны сохранить его таким, каким оно пришло в этот мир, – соединенными, руки бывшего мужчины еще больше напоминали лопаты, – Таков наш долг!

– То есть Андрюшка – наш новый Вермеер? – неуверенно сцепил я одну мысль с другой.

– Надо быть слепцом, чтобы не видеть! – громыхнула Лиза уже всерьез и подняла руки к потолку, а точнее, к грустным куклам, которые, подвешенные на невидимых лесочках, все смотрели на нас сверху, – Это же многофигурная композиция! Пластика! Грехи человечьи, воочию, во плоти. Это же новый Босх, не меньше. Нужно же понимать….

– То есть ты предлагаешь устроить музей имени Андрюши?

– Ценить надо. Любить надо. Любовь – это подарок жизни!

– А поцелуй – подарок любви, – сказал я, не думая, впрочем, лобзаться с трансвеститкой, которая, выговорившись, умолкла, закаменела снова, словно кончился у страшной куклы завод.

Я понял. Ей казалось, что весь мир только и знает, что интересуется творениями покойного портняжки. Ей казалось, что мир обязан думать о покойнике, останки которого гниют сейчас на кладбище. Мир не имеет права забыть его, нелепого гения, мир и не забудет, потому что такова ее – Лизаветы Бедной – убежденность.

Она удивительно наивна, эта Лиза. Я чуть не взвыл от зависти.

Я б и взвыл, но явился тот.

Тот, который….

Тот, который…

Нет, порядок другой был.

Сначала встряла Даримка-тыковка.

Она подобралась к нам как-то особенно кособоко, отчего беременный ее живот казался еще больше – необычайно большим, для такого маленького тела, для таких – кривоватых – ножек и прутиков-ручек. Живот беременной бурятки казался рифмой к луноподобному, азиатскому лицу с арбузными семечками глаз.

Даримка была напугана – от природы желтоватое, лицо ее будто посыпали пеплом.

– Что такое? – Лиза разом позабыла речь свою о ценностях искусств; у нее военный опыт и она знает, конечно, как вести себя в экстремальной ситуации.

– Врача? Рожаешь? – выдохнул мой рот еще до того, как успели сообразить мозги.

А что еще можно подумать по поводу глубоко беременной женщины, ухватившей себя за живот, глядящей испуганно и серо?

Даримка лишь сжала губы в точку и, страдальчески выпучившись (из арбузных семечек делая, скорей, дынные, если б те тоже были черны), помотала головой.

– Ты кого-то видела? – спросила Лиза.

Даримка закивала и, словно боясь, что слова сорвутся с ее губ, закрыла рот ладошкой.

– Ты видела? – Лиза расставила ноги как в боевой стойке. Автомат Калашникова за ее спиной смотрелся бы сейчас в самый раз – и, ей-богу, красный наряд обезумевшей леди не был бы тут помехой.

Ведь воина делает не наряд. Воина делает воин.

– Ты уверена? – спросила Лиза, – Точно? – и, прочитав что-то, в чуть расширившихся глазах испуганной бурятки, заговорила дальше быстро, коротко, по делу.

Еще недавно Лиза казалась обезумевшей от искусств старой девой, но, вот, щелкнули неслышимо невидимые часики – и глуповатая оболочка отпала, проявился совершенно другой человек, и, пожалуй, такой трансвеститка была мне больше по душе. Она была на своем месте. Не какая-нибудь кривобокая богиня мщения, а настоящая боевая амазонка.

Воительница.

– Иди, – скомандовала Лиза, – Спрячься. Там подсобка, помнишь? – Даримка закивала. Лиза посмотрела на меня, – Машина свободная есть?

– Можно Кирычу сказать. Только мы поссорились, – я почти пролаял.

– Другой машины нет?

– Надо Марка спросить.

На лицо Лизы набежала тень: обида была не забыта, вариант с Марком ее не устраивал.

– Иди-иди, – сказала она испуганной бурятке, – Жди там. Ничего не бойся. Поняла?

Та не ушла, а расстаяла, бывает такое и с глубоко беременными.