Сожжение Просперо

Иногда грезы уносили вышнеземца за пределы пещеры. Они приводили его на какую-то высокую точку, где на бархатном своде у него над головой виднелись лишь звезды, а внизу были залитые солнцем земли, гобелен из сшитых вместе мирков, которые постоянно перекраивались, подобно мозаике великой игры. И на этой мозаике для него разыгрывалась грандиозная история. Нации и империи, убеждения и расы, взлеты и падения, объединения и сражения, заключение альянсов, объявление войн. Он был свидетелем единений, истреблений, реформаций, аннексий, вторжений, экспансий и просвещений. Он видел все это со своего шаткого трона на такой высоте, что иногда ему приходилось что есть мочи держаться за его золотые подлокотники из-за боязни упасть.

Временами грезы уносили его вглубь себя, в его же плоть и кровь. Там, на микроскопическом уровне, он наблюдал за вселенной своего тела, пока оно разбиралось на атомы, и покуда вышнеземец не увидел свою сущность до мельчайшей генетической спирали, подобно солнечному свету, который сквозь тонкие линзы рассеяли и расщепили на составные цвета. Он чувствовал себя разобранным, как старые часы: ходовые части отделили друг от друга, а каждую его деталь отремонтировали. Он чувствовал себя подопытным зверем, у которого из распоротого живота один за другим вынимают органы, подобно деталям карманных часов; он казался насаженным на булавку насекомым, которое расчленяют на предметном стекле, дабы узнать, что заставляет его двигаться.

Когда же грезы возвращали его обратно в пещеру, где у костра сидели и бормотали териантропныетени, он часто чувствовал себя так, словно его собрали воедино уже в совершенно ином порядке. Если представить вышнеземца старыми часами, то тогда его открытые ходовые части перенастроили, некоторые детали почистили, модифицировали или заменили, ходовую пружину, спуск, часовой механизм, баланс, и все эти крошечные рычаги и оси собрали в новой затейливой последовательности, а после завинтили крышку, чтобы никто не узнал, что именно в нем изменили.

И когда вышнеземец вновь оказывался в пещере, то думал лишь о ней. Теплая, безопасная, скрытая глубоко в черной скале, вдали от шторма. Но забрали ли его сюда, чтобы защитить? Или его будут держать здесь лишь до тех пор, пока люди-звери у костра не проголодаются?

В наиболее странных и редких грезах он оказывался в самой глубокой и холодной части пещеры, где к нему обращался голос.

В том месте мрак освещался морозным синим сиянием. Воздух был стерильным, словно скала в сухих полярных горах, где не хватало воды, которая могла стать льдом. Он был очень далеко от ласкового тепла костра в пещере, вдали от бормочущих голосов и аромата дымящихся смол. Тут вышнеземец чувствовал, как конечности наливаются свинцом, как будто он проглотил лед, словно по венам бежит холодный жидкий металл, тянущий его вниз. Даже его мысли становятся медленными и вязкими.

Он боролся с холодной медлительностью, опасаясь, что та утянет его сначала в сон без сновидений, а после и в смерть. Но все, что у него получалось в конечном итоге — слабая дрожь отяжелевших конечностей.

— Лежи смирно!

Это было первое, что произнес голос. Он был настолько внезапным и резким, что вышнеземец замер.

— Лежи смирно! — повторил голос. Он был глубоким и пустым, шепотом, в котором, однако, чувствовалась мощь грома. Голос едва ли принадлежал человеку. Он звучал блеющими и жужжащими нотами старого сигнального рога. Каждая гласная и согласная произносились с одинаковым низким, раскатистым звуком, очищенным и интонационно приведенным в порядок.

— Лежи смирно. Прекрати дергаться и вертеться.

— Где я? — спросил вышнеземец.

— Во тьме, — ответил голос. Он затих вдали, словно рев бараньего рога с одинокого утеса.

— Не понимаю, — произнес вышнеземец.

Ответом ему стала тишина. Затем голос возник прямо за правым ухом вышнеземца, словно говоривший обошел его.

— Ты не должен понимать тьму. Вся суть тьмы как раз в том, что ее не нужно понимать. Это просто тьма. Вот и все.

— Но что я здесь делаю? — спросил он.

Когда голос ответил, он, казалось, находился уже дальше. Голос пришел рокотом откуда-то спереди от него, подобно стенающему среди пустых пещер ветру.

— Ты просто здесь находишься. Ты здесь для того, чтобы смотреть сны. Поэтому спи. Сны помогут скоротать время. Спи. Прекрати дергаться и вертеться. Ты мне мешаешь.

Вышнеземец заколебался. Ему не понравился намек на угрозу в голосе.

— Мне здесь не нравится, — наконец отважился сказать он.

— Никому из нас здесь не нравится, — взорвался голос в левом ухе вышнеземца. Он непроизвольно взвизгнул от ужаса. Голос был не только громким, близким и озлобленным, в его раскатах слышался еще и рык леопарда.

— Никому из нас здесь не нравится, — уже спокойнее повторил голос, кружа вокруг него во тьме. — Никто из нас не выбирал остаться здесь. Мы скучаем по свету. Мы пересмотрели все сны, которые они нам давали, уже сотню, даже тысячу раз. Мы знаем их наизусть. Мы не выбирали тьму.

Долгая пауза.

— Тьма выбрала нас.

— Кто ты? — спросил вышнеземец.