Сожжение Просперо

— Меня звали Кормеком, — ответил голос. — Кормеком Додом.

— Сколько ты уже здесь, Кормек Дод?

Пауза, затем урчание.

— Я не помню.

— А сколько здесь уже я?

— Я даже не знаю, кто ты такой, — произнес голос. — Просто лежи смирно, закрой пасть и не тревожь меня.

Когда вышнеземец проснулся, он все еще лежал на металлических носилках, к которым его привязал Медведь.

Сами носилки висели в воздухе и слегка раскачивались. Вышнеземец сфокусировал зрение и посмотрел вверх, вдоль цепей, которые крепились к четырем концам его носилок. Все они сходились в центральном кольце, где после превращались в одну толстую цепь. Главная цепь, темная и покрытая жиром, терялась в гнетущих сумерках огромного свода. Само место походило на огромную пещеру, но не на ту пещеру из грез, где у костра бормотали люди-звери, и не на глубокую холодную пещеру с синим сиянием.

Все скрывалось в тенях, сумраке с зеленоватым отливом. Судя по тому, что ему удалось различить в полумраке, пещера была обширной, словно неф собора или ангар бороздящего космос корабля. Да и на самом деле это была вовсе не пещера, так как углы и скосы здесь были слишком ровными и на равных промежутках.

Вышнеземец не мог повернуть голову или пошевелить конечностями, но с облегчением отметил, что боль исчезла. Не осталось даже притупленной боли от дискомфорта в теле или раздробленных костях ног.

Но облегчение едва ли не сразу переросло в тревогу — ведь он сейчас был в заключении, связан и даже не мог повернуть голову, чтобы оглянуться. Он не видел ничего, кроме черного свода вверху. Тупая сонная тяжесть на сердце заставляла вышнеземца чувствовать себя вялым и медлительным, словно он принял транквилизатор или таблетки от бессонницы. Он моргнул, чтобы унять жжение в глазах, и больше всего ему сейчас хотелось, чтобы носилки прекратили раскачиваться.

Под углом к поддерживающей его центральной цепи из мрака бежал еще один подрагивающий кусок толстой цепи, и, судя по ритмичной встряске, его вытягивали к своду собора. На некоем невидимом блоке у него над головой мерно звякали звенья цепи.

Подъем прекратился. Носилки качнулись, а затем с такой силой ушли влево, что начали вращаться. Затем цепь вновь неравномерно задергалась, и носилки начали опускаться. Натянутые с четырех концов носилок цепи дрожали при каждой встряске. Вышнеземец запаниковал. Он натянул связывающие его ремни. Те не поддавались, а ему не хотелось, чтобы раны растянулись, или того хуже, открылись.

За несколько рывков он опустился ниже, на некоего рода посадочное место или платформу. По обе стороны носилок засуетились люди и взялись за их края.

Вышнеземец взглянул в их лица, и тревога переросла в страх.

Они были одеты в робы из обычной отвратительной материи поверх плотно прилегающих к телу одеяний из вычурно отделанной коричневой кожи. Каждый такой наряд был сшит из отдельных лоскутов, некоторые из которых имели определенную форму, а другие украшены кольцами, вышивкой узлами или полосками меха так, что в совокупности они напоминали анатомическую диаграмму человеческой мускулатуры: стенки мышц вокруг ребер, сухожилия на руках и у горла.

Лица их представляли собою человеческие черепа, маски из кости. От обесцвеченных бровей поднимались затупленные рожки. У кого-то посреди лба красовались ветвистые оленьи рога. Сквозь прорези в масках на вышнеземца смотрели нечеловеческие глаза. То были золотые глаза с черными точечками зрачков, как у волков. Они будто лучились внутренним светом.

Уйдите от меня! Закричал вышнеземец, но слова застряли в горле, словно он молчал столетиями. Он закашлялся, и начал паниковать. Столпившиеся вокруг него костяные лица закривлялись в ответ. Они смеялись с глупыми ухмылками черепов, идиотскими ухмылками мертвых лиц, но глаза сквозь глазницы и щели масок выдавали лживость этих ужимок. Желтые глаза светились хищническим, устрашающим разумом, в них читалось желание причинить боль.

— Уйдите от меня! — закричал он, собравшись, наконец, с силами, сумев вытянуть из своего иссушенного горла дряхлый проржавевший голос. — Отойдите!

Черепа подступили ближе. К его рту потянулись руки, обтянутые в перчатки из коричневой кожи. На некоторых из них было лишь по два или три пальца. На иных красовались лишь прибылые пальцы.

Вышнеземец начал ворочаться и извиваться в порожденной паникой безумной попытке высвободиться из пут. Его больше не заботило, рвал ли он при этом швы или не открылись ли недавно зажившие раны, или же вновь ломал сросшиеся кости.

Что-то сломалось. Он услышал треск, и ему почудилось, что это было его ребро или сухожилие. Вышнеземец приготовился к вспышке ослепительной боли.

Это оказался матерчатый наручник на его правой руке. Он начисто оторвал его от металлической уключины, которая крепилась к носилкам.