Сожжение

Приносят холщовые носилки, двое охранников укладывают на них маму…

– Куда вы ее? – кричу я.

Мой адвокат велит мне сесть.

– Погодите секунду! – кричу я. – Она сейчас придет в себя!

– Прошу соблюдать тишину! – требует судья.

· Лавли ·

Утром у водоразборной колонки обсуждают новости. И, когда я слышу этот треп про «убийцу», у меня сердце готово выскочить из груди.

Я ведь всего пару дней назад в суд ходила. Хотя мне матушка Арджуни и говорила с судами не связываться, все равно я пошла. Все думали, что меня туда потянули за что-то, но я гордо объясняла – всем, от сотрудницы в лавке, где снимают ксерокопии, до человека, который жевал свои губы и не отрывался от телефона, – что иду «давать показания». Так это мне объяснил Гобинд. Все время в суде я надеялась хоть бегло увидеть Дживан, кинуть ей добрый взгляд, но там повесили белую ткань, чтобы мы друг друга не видели. Такая странная деталь, которую в кино никогда не показывают.

Я честно не верю в этот вердикт. Наверное, Гобинд чего-нибудь подаст, как это называется, апелляцию там или как. И спасет Дживан. Это ж ведь его работа?

Я иду на ближайший перекресток и начинаю выпрашивать монеты, хотя мысли у меня далеко. Постукиваю в стекла разных машин. На заднем сиденье ерзает ребенок. Двое мужчин сидят и пьют «Манго фрути»[36]. Похожая на волка собака наслаждается поездкой с включенным кондиционером. И все они меня в упор не видят.

Общественность хочет крови.

СМИ хотят крови.

Вокруг меня люди только об этом и говорят. Общество убивает ее.

Когда мимо проходит офисный работник в начищенных кожаных туфлях и отглаженных брюках, мне хочется крикнуть ему: «Ее убили такие как ты! Твои две руки были на ее горле!»

Но я обретаю голос и говорю:

– Брат, подай!

Откуда-то возникают двое детей-попрошаек. Смотрят на меня неприязненно, потому что я на их территории. Потом орут:

– С каких пор этот перекресток твой?

Я им показываю язык и ухожу. За спиной слышно, как они визжат. Боятся моих проклятий или, может, просто смеются мне вслед.

* * *

Ноги приносят меня к дому Дживан. Тут толкутся полсотни или сотня репортеров, их машины и фургоны со спутниковыми тарелками перекрыли все дороги. Камеры, прожекторы, провода повсюду.

Отец Дживан, опираясь на трость, выходит из дома, моргая от дневного света. Я гляжу из гущи толпы.

– Послушайте! – говорит он. – Посмотрите на меня, я увечный, хромой, и я не могу спасти свою дочь. – Он вытягивает шею, как петух. – Что еще хотите вы знать обо мне? Спрашивайте! – говорит он. – Спрашивайте!

Вид у него безумный, руки трясутся. Калу, сосед, стоит с ним рядом, приложив два пальца к переносице, будто глаза у него болят.

– Что же вы ничего не спросите? – говорит отец Дживан.

Репортеры с минуту стоят молча. Потом выкрикивают вопросы:

– Ваше отношение к приговору?

– Собирается ли ваша дочь подавать апелляцию?

– Как здоровье матери Дживан?

Они выкрикивают: «Сэр! Сэр!» – чтобы привлечь его внимание, или: «Сюда посмотрите!» – чтобы сделать снимок.

* * *

Потом репортеры уходят, оставив шлейф раздавленных окурков. Ночью я выхожу с метлой и заметаю окурки в угол. Пыль клубится у моих ног, как маленькая буря.

· Интерлюдия ·

ПОМОЩНИК БИМАЛЫ ПАЛ ПОДХАЛТУРИВАЕТ

А кому не нужна халтурка? Бимала Пал со мной обращается хорошо, но я всего лишь помощник. У меня семья, дети-школьники. Вы знаете, сколько сейчас надо за школу платить? А когда они приходят домой уставшие, то не хотят каждый день есть рис и яйца. И маленький телевизор тоже не хотят. Всем нам подавай хорошее. Так что я, можно сказать, человек из среднего класса.

Допустим, ты мусульманин. И вот однажды что случается? Твои соседи, добрые люди, вдруг собираются бандой, услышав какой-нибудь слух, и выламывают твою дверь, грозя твоей жене и пугая калеку-мать. Поджигают твой дом. Скажи добрым людям спасибо, что тебя в это время дома не было. Ты бежишь. Бросаешь разрушенный дом, имущество и бежишь. Жизнь вдруг становится такой важной, такой ценной! На несколько месяцев – ну, окей, лагерь беженцев, горстка бесплатного риса, жестяная хибара.

Но в один прекрасный день правительство говорит: хватит этого уродства – лагерей беженцев! Всем по пять лакхов [37]рупий, а теперь идите куда-нибудь жить. Брысь отсюда!

Тут же налетают – кто? Правильно, стервятники.

У тебя сразу появляются свой брокер, свой риелтор, свой городской совет, свой водопроводчик, свой электрик и даже свой школьный инспектор – а иначе что твои дети будут делать? Сидеть дома и расти неграмотными, как ты? Ну вот они все приходят и говорят: сэр, вот есть хороший участок, вы его покупаете – и строите свой дом. А самое главное: у вас будет свой клочок земли на ваше имя. Воду туда проведут, электрический кабель уже проложен, вы пойдите и просто посмотрите.

И ты идешь взглянуть на участок. Земля выглядит прилично, и ты отдаешь за нее почти все свои компенсационные деньги.

А потом в один прекрасный день все они исчезают. Брокер, который тебя доставал по пять раз на дню? Исчез. Инспектор по электричеству, по водоснабжению? Ни того, ни другого.