Сожженная Москва

– Ты, наверное, прав, – задумчиво проговорил Ризван и вдруг спохватился: – Так, а как насчет трапезы?

– Можно перекусить, но поначалу помолюсь. Поблагодарю Господа за спасение.

– Это надо. Молись, Михайло, покуда жена выставит кушанья на летней кухне.

– Добре.

Бордак прошел к себе, помолился, потрапезничал и лег спать. Рука особо не беспокоила, спал спокойно.

А через три дня, как и говорил лекарь, он уже был вполне здоров. Только шрам напоминал о том случае. Но что такое шрам для мужчины, воина? То же, что украшение для женщины.

Глава третья

В понедельник Бордак почувствовал себя вполне здоровым. Снял повязки, выбросил травы, допил отвар, который наказывал пить местный лекарь. Вышел во двор, умылся, облился холодной водой из кадки, крякнул от удовольствия, надел штаны и свежую рубаху. Потрогал щетину, вздохнул – опять брить придется. И длинные волосы надоели. Чуждо все это человеку русскому. Но должен выдавать себя за литвина в проклятой Кафе. Он не услышал, как к городьбе подъехал всадник. Татарин, сидевший в седле, постучал плетью по сапогу:

– Ассалам алейкум, Михайло!

Бордак обернулся. На коне сидел помощник Азата Курбан, улыбаясь во весь свой рот.

– Салам! Чего так рано? Случилось что? И пошто за городьбой? Погоди, ворота открою, во двор въедешь.

– Нет, Михайло, – отказался татарин, – времени у меня мало. Заскочил сказать, в полдень мурза Азат едет в Бахчисарай, на большой диван.

– Этого следовало ждать. Диван же в четверг?

– Да. Теперь по мурзе Басыру. Камиль передал, что мурза будет в своем доме в среду, к полуденному намазу, и он поговорит с ним насчет невольников. О том, что решит мурза, сообщит его человек. Приедет сюда. Ну а мы вернемся не ранее следующего понедельника.

– Я понял тебя, Курбан.

– Вижу, поправил здоровье?

– Слава богу, с помощью вашего лекаря.

– Ну, и яхши. А где Ризван?

– В доме не видел, в саду, наверное, вместе с Ирадой и Хусамом.

– Передай, что приезжал, здравия доброго желал.

– Обязательно.

– Ну все, Михайло, поехал к Азату.

– Скажи, Курбан, у тебя в Бахчисарае свобода передвижения будет? – спросил вдруг Бордак.

– Я же не раб и не невольник. Чего-то надо?

– Надо. Но дело такое, не простое.

– Ты говори, а я уж решу, простое или нет.

– Надо в Сююр-Таш неприметного человечка по приезде послать.

– Зачем?

– До русского посольства. Чтобы передал, пусть посол, Афанасий Нагой, пришлет сюда, в Кафу, кого-нибудь. А то согласится мурза Басыр продать невольников, а я такой суммы и в жизни не видел. Тогда же все делать быстро надо будет. Да и вы новости привезете. Не мотаться же мне из Кафы в Сююр-Таш и обратно по каждому случаю?

Татарин задумался. Затем проговорил:

– Человечка-то найти нетрудно, только станут ли с ним говорить на посольском подворье?

– Скажет от Мацека, станут. Но твой человек должен быть очень осторожным. Наверняка за нашим подворьем смотрят недруги.

– То понятно. Хоп, Михайло, сделаю, что ты просишь.

– Сделай, и я хорошо заплачу тебе.

– О том мог и не говорить. Все?

– Все!

– Поехал. – Курбан повернул коня и повел его рысью по улице.

Из сада во двор вышли Ризван и Хусам. Они несли корзину спелых, крупных яблок.

– О, Михайло, – воскликнул хозяин подворья, – встал уже? Как чувствуешь себя?

– Салам, Ризван, салам, Хусам! А насчет здоровья, то здоров.

– Курбан, что ли, приезжал?

– Видели?

– Пыль на улице от коня. И от наших ворот.

– Да, Курбан. Велел передать приветствие и пожелания здоровья.

– Благодарю. Но еще Курбан наверняка передал и новости?

– Передал и новости, но тебя они не касаются, друг.

– Ну и ладно. Ирада от соседки придет, чал – верблюжье молоко – принесет, трапезничать будем.

– Хорошо, – кивнул Михайло и прошел в свою комнату.

Встал на колени перед образами, помолился. Он просил Бога о том, чтобы помог освободить невольников, а боле о том, чтобы Алена с Петрушей благополучно доехали до Москвы.

Помолившись и закрыв занавеской образа, присел на скамью. Подумал, где сейчас может находиться отряд Тугая. По расчетам выходило, что за Перекоп уже вышли. Дале Муравский шлях. До конца по нему поведет Осип или свернет на Изюмский, дабы сократить путь? Но все одно отряду предстояло идти по степи, дорогой, которую и дорогой назвать нельзя, шлях был вытоптан на сотни сажень в ширину, и только далее высокая трава. Селений по пути мало, но они есть, как и небольшие рощи. Ближе к истоку реки Оскол пойдут редкие леса. Севернее они будут все чаще и больше. Там уже и поселений более, и постоялые дворы. Но до них недели две продвижения под палящим солнцем. Это все пусть, и жара, и солнцепек, лишь бы лихие люди не налетели ордой большой. Ратники у Тугая добрые, стойкие, да немного их…

Размышления Бордака прервал Хусам. Он пришел сказать, что завтрак готов.

Трапезничать Михайло ушел в сад. Ему томиться еще на подворье Ризвана до среды, если не более, и это вынужденное безделье с думами об Алене измотает хлеще любого похода.