Сожженные Леса

Навая и Бальюмер сделали знак согласия. Как будто совершенно чуждый между ними Курумилла один оставался невозмутим.

– Но, – продолжал Валентин, – нам предстоит борьба с сильным неприятелем, и при нашем одиночестве могут встретиться непреодолимые препятствия, которые, пожалуй, помешают исполнению наших планов. Следовательно, мы должны приобрести себе друзей, заключить союз с верными людьми, от которых, взамен наших услуг, могли бы в случае необходимости получить помощь. Кто знает, быть может, само провидение натолкнуло нас на этих эмигрантов и дает нам возможность спасти их, через что и приобрести союзников, как оборонительных, так и наступательных.

Вы знаете – кроу наши заклятые враги, и, попадись мы в их руки, нас ожидает скальп или мучительный столб. Защищая наших собратьев, мы, во-первых, делаем доброе дело, спасая женщин и детей, а во-вторых, ограждаем самих себя и приобретаем достаточную силу, чтобы быть в состоянии бороться с нашими врагами.

– Черт возьми! – сказал Бальюмер, – вы совершенно правы. Медлить нечего, нападем на кроу. Эти собаки не заслуживают пощады.

– Ваш взгляд на это обстоятельство, сеньор Валентин, неоспоримо верен, – сказал Навая, – эгоизм плохой помощник. Я разделяю теперь ваше мнение. Приказывайте; я готов за вами следовать.

– Браво! – сказал, смеясь, Валентин, – так говорят мужчины, но не робкие женщины или корыстолюбивые торгаши. Я не спрашиваю мнения начальника: оно всегда согласно.

На эти слова Курумилла только улыбнулся или, вернее сказать, сделал ужасную гримасу, что выражало его необыкновенное довольство.

– Вот, товарищи, – продолжал Валентин, – как нам следовало бы действовать. Нашего присутствия здесь никто не подозревает; да и не нужно давать знать об себе. А притаимся лучше и будем ждать: обстоятельства покажут нам, что делать. Теперь не более десяти часов вечера. Если индейцы, как я полагаю, имеют намерение напасть врасплох на белых, то они это не сделают ранее как в два или в три часа утра, пока неприятель не заснет крепким сном. Пока мы здесь, начальник подкрадется к лагерю кроу и при малейшем подозрительном движении тех немедля известит нас. Хорошо ли будет так?

Все трое в знак согласия наклонили головы.

– Так, значит, нам остается только ждать.

– И спать до поры до времени, – подхватил Бальюмер.

– Пожалуй, и спите, друг мой, если нуждаетесь в отдыхе. Что же касается до меня, то я бы был счастлив, если сеньор Навая не очень устал, дослушать конец рассказа, который он начал еще в пещере.

– В таком случае, Валентин, – сказал Бальюмер, – я не буду в состоянии заснуть от любопытства: сказать вам откровенно – меня очень интересует конец этого рассказа.

– Если вы этого желаете, то я к вашим услугам, – сказал Навая.

Курумилла, по обыкновению не сказав никому слова, встал и не замедлил скрыться в чаще.

– Я остановился на том месте, – начал мексиканец, – когда отец мой с другом сидели и разговаривали, прихлебывая вино в гостинице.

Зала, в которой они сидели, была наполнена гуляками, а большей частью разбойниками самого дурного свойства. Некоторые из них находили как бы приятным для себя бродить вокруг стола, за которым сидели друзья. Другие же старались с ними завязать разговор. Как безупречное поведение отца моего, так и то, что ему были известны все золотые россыпи на протяжении ста миль вокруг Сан-Франциско, эти люди очень хорошо знали. Несколько прежде американцы, французы, немцы и мексиканцы предлагали ему войти в их общину, но отец всегда с пренебрежением отказывался, за что эти злодеи питали к нему затаенную ненависть и ждали только случая выместить ее на нем.

В числе тех, которые всего более ненавидели отца, находился один француз по имени Линго, который в тысяча восемьсот сорок восьмом году бежал из парижской национальной гвардии и прибыл в Калифорнию за счет основанного общества во Франции – золотоискателей Линго.

Линго был маленький человечек, желтый как лимон, с серыми впавшими глазами, с выпуклым лбом, с прилизанными рыжими волосами, с огромным шрамом на лице, который придавал необыкновенно злой и насмешливый вид его наружности.

Этот человек присоединился к обществу двух ему подобных же негодяев, из которых один был пруссак громадного роста, необыкновенной силы, кровожадности тигра; он называл себя Шакалом.

Другой был чистокровный янки, с чертами лица далеко не благородными, и экс-разбойник лугов. Он на своем веку совершил бесчисленное множество убийств и присвоил этим себе отличительное прозвище – Матамас.

Эти три достойных сотоварища не раз выпытывали у отца моего местонахождение хоть одной золотой россыпи. Но всякий раз старания их оставались тщетными. Неудача их бесила, и они поклялись ему отомстить. Если они это не сделали раньше, то только из боязни моего искусства владеть ножом.