Сожженные мосты

Как ни странно — отправляясь сюда, никто не оговаривал, какую информацию я могу раскрывать, а какую — нет. Я просто дал в свое время стандартную подписку о неразглашении, и когда меня «принимали» в МИД — в числе прочего я дал еще одну расписку, более подробную. Но так: любое элитарное государство строится на то, что элита знает, что нужно делать и делает это, и брать на каждый случай расписку о неразглашении — значит серьезно оскорбить дворянина. Теперь решение предстояло принять мне — какую часть информации следует выдать, какую — приберечь, и чем это может закончиться. Самый главный риск — я не уверен был в том, кто сидит передо мной и на какой стороне он играет. Наивные люди думают, что разведка знает все и про всех — но на самом деле это не так. Ни одной из российских разведслужб, например, так и не удалось точно установить, кто на самом деле был организатором событий 9/10 и что хотели сказать террористы, направляя огромный самолет на переполненное людьми здание. Любой террористический акт — это, прежде всего вызов и совершающий теракт террорист хочет что-то сказать всему миру. События 9/10 были страшны тем, что как раз мотив то и не удавалось установить. Что же касается версии, что это подстроили сами североамериканские власти — она не выдерживала никакой критики. За редким исключением американцы органически не способны к тайной деятельности, и если кто-нибудь задумал бы такое — никакие расписки, никакое ограничение круга посвященных лиц не защитило бы информацию, как мешок не защищает шило. Единственно, что мы знали точно — что мы этого не делали.

— Сэр, я бы хотел, чтобы диктофон оставался выключенным.

— Это возможно.

— Тогда я расскажу вам интересную и занимательную сказку. Есть такой сборник восточных сказок — Тысяча и одна ночь, так вот эта сказка туда не вошла, потому что если рассказать ее даже взрослому человеку — он потом не сможет уснуть. Итак, в одном восточном государстве правил жестокий и коварный правитель, назовем его… ну скажем Халифом. И было у него два сына — старший и младший. Халиф не просто бы жестоким — он залил страну кровью во время своего правления, и люди ненавидели его. Но Халиф был не только очень жестоким человеком, он был хитрым, циничным и дальновидным правителем. Так получилось, что в его государстве основой режима была армия, она его привела к власти — и она же его могла сбросить в любой момент, как он сам сбросил с трона своего предшественника. Он знал, что положение его весьма шаткое, он вынужден поддерживать некое равновесие между армией, которая угнетает, и народом, который многочислен, но угнетен. В его стране было немало всякого добра, да и внешний враг ему не угрожал, потому что он вовремя заключил вассальный договор с могущественным и огромным, в десять раз большим, чем его страна государством, и теперь мог быть спокоен за сохранность границ. Но вот в чем дело — он хотел сам решать судьбы мира, он не хотел просто жить и царствовать в той стране, которую милостиво дал ему Аллах, он хотел царствовать над половиной мира, а возможно и над всем миром. И он хотел уцелеть сам и передать трон своему сыну, а это было сложно сделать, в его стране за последние сто лет ни один халиф не умер своей смертью, да и он сам воссел на троне, заляпанном кровью предыдущего тирана. К тому же он был умным человеком и понимал, что нельзя отправляться в поход, желая захватить мир с армией, которая спаяна круговой порукой злодеяний и народом, который ненавидит его. Ему нужна была опора. Ему нужно было, чтобы его не боялись, а боготворили, считали живым богом и шли за ним не по велению страха — а по голосу веры, веры искренней, мистической. Он понимал и то, что люди никогда не простят ему содеянного, а армия никогда не выступит в завоевательный поход, ибо грабить собственный народ сытнее и безопаснее, чем воевать с чужим. Он долго искал выход из ситуации — и наконец, нашел его.