Сожженные революцией

Борис Константинович Зайцев, писатель:

«Высокий лоб, слегка вьющиеся волосы, прозрачные, холодноватые глаза и общий облик – юноши, пажа, поэта… Носил он низкие отложные воротнички, шею показывал открыто – и это шло ему»[33].

Константин Дмитриевич Бальмонт, поэт:

«…С чёткостью, с яркостью лучистой, как это бывает в красивом или жутком или жутко-красивом сне, я вижу сейчас красивое, мужественное лицо Блока, его глубокие умные глаза, слышу его голос, полный скрытого значения, его немногословная речь говорит душе много, я ощущаю тишину Блока в моей душе…»[34]

Да, глаза Блока, их матовый блеск, их затаённые глубины привлекали к себе внимание всех тех, кому доводилось их видеть.

Борис Зайцев:

«Странные вообще были у него глаза»[35].

Максим Горький (Алексей Максимович Пешков), писатель:

«Глаза Блока почти безумны»[36].

Правда, Горький заглядывал в безумные глаза уже тридцативосьмилетнего Блока. Но особенное выражение светилось в них и в прежние годы. Борис Зайцев говорит о стеклянности его взгляда; вдова Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок, вспоминая первую встречу, повествует о «холодом овеянных светлых глазах с бледными ресницами» (правда, в своём девичьем дневнике в минуту нерасположения назвала их рыбьими). Её мать Анна Ивановна Менделеева, дама, не наделённая творческой фантазией, именует глаза юного Блока «мечтательными». Двоюродный брат Георгий Петрович Блок вспоминает «холодноватый взгляд больших светлых глаз из-под тёмных, чуть приспущенных век»[37].

Мемуаристы и исследователи единодушны в описаниях следующих черт личности Блока. Аккуратность, доходящая до педантизма (в его кабинете, в его бумагах всегда идеальный порядок); элегантность в одежде; изысканная простота манер; доброжелательность в сочетании с прямолинейной правдивостью; памятливость в отношениях с малознакомыми людьми; ответственность в делах; любовь к животным; незаурядная физическая сила.

И ещё одну особенность Блока, его манеры держаться, его духовного облика подметил видевшийся с ним всего три или четыре раза Константин Бальмонт: «Я никогда не видал, чтобы человек умел так красиво и выразительно молчать. Это молчанье говорило больше, чем скажешь какими бы то ни было словами»[38].

Он вообще был негромок, корректен, и даже в веселье и в пьянстве оставался сдержан, внешне спокоен. («Он и в пьянстве был прекрасен, мудр, молчалив – весь в себе»[39], – восторгался поэт Сергей Городецкий.) Евгений Иванов свидетельствует, что «Александр Александрович никогда не смеялся в хохот. Он не смеялся, а только прояснялся в длительной улыбке, за него же в хохот смеялись другие»[40]. Иванову, правда, противоречит Георгий Петрович Блок, слыхавший смех своего двоюродного брата-поэта, «смех очень громкий, ребячливый и заразительный». Однако тут же оговаривается: «Но он раздавался очень редко и только в очень тесном кругу»[41]. Есть ещё свидетельство жены Александра Блока, Любови Дмитриевны, о «вспышках раздражения с битьём мебели и посуды»…

Обобщающий итог описаниям Блока в воспоминаниях современников подводит писатель и критик Корней Чуковский: «Никогда, ни раньше, ни потом я не видел, чтобы от какого-нибудь человека так явственно ощутимо и зримо исходил магнетизм»[42]. Поэт Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев) добавляет: «Он производил впечатление пруда, в котором утаилась большая, редко на поверхность всплывающая рыба»[43].

Этот прекрасный и загадочный молодой человек вошёл в избранное общество поэтов, писателей, философов и художников. Пригласительным билетом стали стихи.

Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух переписывалась со своей московской кузиной Ольгой Михайловной Соловьёвой. Мать Блока была «читательской массой» своего сына и его же литературным критиком. Не без гордости за сыновнее дарование она отправила подборку последних Сашиных стихов Ольге Михайловне. Та прочитала – и пришла в восхищённое изумление. Стихи действительно были совершенно необычные, и, самое главное, непонятно было, в чём их необычность заключалась. Традиционные ямбы и хореи, в которые упакованы вполне расхожие образы эпохи декаданса, символизма и модерна. Но за этим – общее впечатление неповторимого светозарного откровения.