Сожженные цветы

Ира прошла в кухню. Ее дизайн был лаконичным до убогости: стол у окна, двухконфорочная грязная плита, холодильник «Москва» — ровесник оттепели 60-х, оббитая эмалированная мойка, шкафчики в жирных пятнах. Все это на фоне крашенных голубой краской плинтусов.

В холодильнике пахло затхлостью. На полках лежали пакетики с китайской лапшой, дешевые консервированные овощи, незаменимая кабачковая икра. Виталий постился и экономил одновременно. На таком рационе, поняла Ира, выздороветь невозможно. Хорошо, что она это предусмотрела!

Ира поставила на стол хозяйственную сумку и выгрузила из нее пакет молока, десяток яиц, баночку сметаны и ингредиенты для задуманного ею постного борща.

— Я не буду это есть в пост! — возмутился Виталий.

— Вы больны, вам надо нормально питаться! У вас ведь туберкулез?

Она прищурилась в ожидании ответа, как стрелок, присматривающийся, попал ли он в цель. Виталий испуганно посмотрел на нее, понял, что разоблачен, и опустил голову.

— Чего вы стесняетесь? Я заразиться не боюсь.

— Я другого стесняюсь.

— Чего это?

— Сядьте хотя бы…

Ира села на табуретку у стола. Виталий опустился напротив.

— Ну?

— А как вас зовут?

— Я не говорила? Ира меня зовут.

— Ирина… Чудесное имя! Решительное и мягкое, как вы. Правда все хотите знать?

— Конечно!

— Я в тюрьме сидел, — произнес он с вызовом. — Испугались? Да, я — урка, самый настоящий. В тюрьме я заразился туберкулезом и там начал читать Библию.

Ира остолбенела. За свои тридцать два года она ни разу не видела живого уголовника. Она понимала, что где-то кто-то ворует, убивает, насилует и совершает теракты, но все эти ужасы происходили на другой планете. Теперь перед ней сидел такой инопланетянин.

— Вы теперь уйдете?

— Да я вроде как не могу теперь…

Прислушавшись к себе, Ира услышала — это испытание!

— Если хотите, я все расскажу.

— Что же, рассказывайте, а я займусь борщом.

«Господи, пусть он не будет убийцей или насильником!» — взмолилась она.

— Я, Ира, в тюрьму за кражу попал. Да, я был вором, квартирным вором. Это стыдное прошлое, мне и вспоминать-то тошно. Моя мамка совсем простая тетка — полы в больнице мыла, выпивала по вечерам, папаш новых мне каждый день водила. Мы, уголовники, никогда не виноваты. — Он хмыкнул. — Вы, Ира, нам не верьте! Слезу вышибать горазды! Вот и я всегда говорю, что у меня другого пути не было. Пацаны, у кого папки нормальные и мамаши не выпивали, со мной не водились — интересы у них другие! Секции там разные — футбол, легкая атлетика. А мне футбол этот по барабану был. Я с другими такими же дворовыми за забором стройки курил, девкам вслед свистел. И все мои интересы! Ну анекдоты пошлые, ну портвейн лет с четырнадцати! Потом картишки на бабки. А мне всегда везло в карты. Некоторые думали, что я мухлюю, только я не мухлевал. С одним кентом мы подрались из-за этого. Я ему нос сломал, а его мамаша меня в колонию упекла на десять месяцев. Там я друганами обзавелся — закачаешься! Из колонии вышел крутым как вареные яйца! — Виталий горько рассмеялся. — Эти-то друганы и научили меня, как от мамаши не зависеть и рубли не клянчить. Сначала на стреме стоял, а уже потом стали меня внутрь пускать. Только на девятой краже взяли.

— Гордитесь ловкостью?

— Горжусь в жизни только одним — что ума хватило завязать!

— И как же это случилось?

— Да как? Подумал я: вот откинусь, выйду, что дальше-то? Опять за старое? Потом опять в тюрьму? Я видел там таких, они по десять ходок сделали. Старые хрычи кому нужны? Кто их ждет на воле? А мать уже померла и хату свою пропила. Мне вообще идти было некуда! Эта вот квартира от деда досталась. От деда жены.

Ира не сдержала разочарования:

— Ты женат? — Она не заметила, что перешла на «ты».

— Был женат… Она умерла.

— Ох, прости мое любопытство!

— Ничего. — Он смотрел в окно, в темноту двора. — Я женился сдуру, сразу после второй отсидки. Семью мне хотелось! А жена моя, царство ей небесное, шалава была полная.

Шокированная в третий раз, Ира покосилась на рассказчика.

— Она умерла, когда ребенка рожала. Не моего. И ребенок умер. Так что, когда я в тюрьму попал, у меня была жена, а когда вышел — уже не было. А чуть позже дед ее помер, и так уж вышло, что, кроме меня, наследников не нашлось. Вот.

— А почему Библию читать стал?

— Душа запросила. К нам туда священник ходил. Мы не слушали его, ржали над ним. Он такой благостный был, кругленький. Шуточки наши терпел беспрекословно. Его и за рясу в темных углах хватали, и мочой полили разок… Извините, — опомнился он. — Я забыл, что с вами говорю. Вроде как сам с собой! Да… А потом как-то мы с ним разговорились. Раз, другой, и стало мне что-то открываться особенное, настоящее… Я потом кентам сказал: кто тронет его — пасть порву!

Ира невольно рассмеялась, Виталий ее поддержал.

— Кем ты был… Папаном?

Он расхохотался до слез:

— Чего?.. Папаном? Пахан это называется!

— Да какая разница! — смеялась с ним Ира. Успокоившись, он продолжил:

— Нет, не был я паханом, конечно. Просто народ в тюрьме такой: если нет сопротивления — задолбят до смерти, а если силу показать — отстают постепенно.