Сожженный некролог

— Понимаешь, газеты писали в основном про попытку директора замять эту историю — он, видишь ли, пекся о добром имени своего учреждения. Нет, сам он ни в чем конкретно не виновен, и никто не собирался хватать его за руку, но ведь все наверняка подумают, что рыба гниет с головы… Как ты считаешь, это единственный случай? Ничего подобного! Просто руки опускаются… И стоит ли удивляться, что более мелкие сошки поступают так же? Ну хорошо, допустим, кто-нибудь сознательный найдется и сигнализирует, милиция примет меры, его даже похвалят за "неусыпное око", а что будет потом, ты знаешь? Начальник в результате выгонит его за разглашение "служебной тайны" и развал коллектива! Так что сиди, брат, в уголке и помалкивай -вот как все думают! Честное слово, я не преувеличиваю. И если прибавить, что мы стали в последнее время соперничать с Западом по равнодушию, с каким толпа взирает на драки и поножовщину, то получается веселая картина… Ты знаешь, что по крайней мере половина раскрытых финансовых преступлений, злоупотреблений по службе, хищений не стали предметом судебного разбирательства?

— Извини, пожалуйста, но и я бы поколебался. Думаешь, приятно услышать за спиной или вслед "доносчик, предатель"?

— Да, это важная причина того, что люди избегают обращаться к нам. Думаю, тебе многое станет ясным, если я скажу, что этот директор заставлял каждого вновь поступающего подписывать специальную декларацию: "Обязуюсь в случае обнаружения дефицита немедленно восстановить нужную сумму…" Вот это хватка, а? Таким образом, сведения о массе финансовых нарушений оставались за закрытой дверью! "Ах, это такие мелочи, стоит ли занимать ими внимание общества…", и так далее, и тому подобное. Но пытаться скрыть недостачу в четыре тысячи левов! Тут уж извини… Я рассказываю тебе все это, чтобы ты не обманулся, глядя на него и слушая его. Он не пьет, не курит, не бегает за дамами, спешит с работы домой, не имеет нетрудовых доходов, часами рассказывает сказки своим внукам, боготворит свою жену, активист организации "Отечественный фронт", добровольный сотрудник КАТа[4]… Достаточно?

"Обычная история, — думал я по пути в отдел. — Шел за одним, наткнулся на другое, потом на третье, четвертое и так далее. Чистый детектив. Но я не писатель и в данном случае не собираюсь заниматься цифрами и документами, да и времени у меня в обрез. И твой милый директор, дорогой коллега, интересует меня лишь постольку, поскольку я смогу вытащить из него все о маме Кристине. Если, конечно, он вообще что-нибудь знает…"

Я вошел к нему в кабинет. Ну и ну! Мне редко доводилось видеть такие кабинеты. Чистота, порядок, вкус — соединение скромности и богатства отделки. Из-за стола навстречу мне поднялся стройный мужчина в двубортном костюме с гладко зачесанными назад иссиня-черными волосами — просто невозможно было поверить, что ему уже перевалило за шестьдесят. Стекла его больших очков в темной оправе переливались разными цветами, из-за них на меня пристально смотрели не по возрасту яркие глаза. Мой коллега определил характер директора как фанатичный, самоуверенный. Я бы поискал другие слова — скорее, это человек не самоуверенный, а уверенный в себе, ни на йоту не сомневающийся в том, что по праву занимает высокий пост, убежденный в непогрешимости своего авторитета. Глядя на директора, я вспомнил рассказы моего приятеля-спортсмена о том, что в Сицилии даже в самую жуткую жару мужчины ходят в темных костюмах, носят галстуки и туфли на толстой подошве. Кто в наши дни надевает двубортный костюм, да еще к тому же новый, а не вынутый из пронафталиненного шкафа!

— Мне сообщили, что вы посетите нас, -строго, даже несколько чопорно объявил директор. — Насколько я понял, речь идет о какой-тс ревизии по делу Нелчиновой — очевидно, с целью пересмотра приговора и сокращения срока… Так вот, я сразу же должен заявить: Мы не согласны (он так выделил это "мы", что я понял — оно имеет особое значение в этих обстоятельствах). Тут я решил прикинуться дурачком и наивно спросил его:

— А что, должна быть какая-то ревизия?

— Пожалуйста, пожалуйста! Мы не боимся никакой ревизии (опять это "мы"). Я сейчас говорю о другом — об этой лисице. Никакой пощады и прощения она не заслуживает! Мы никогда не простим ее, никогда!

И он пустился длинно и нудно описывать что и как произошло, без конца употребляя это "мы", будто он своим подчиненным и отец, и мать, и сват, и брат. Рассказ его лился, как вязкая струя патоки, прервать его было невозможно. Хорошо еще, что он разрешил мне курить в открытое окно. Я слушал его рассеянно и думал о том, что мой пловдивский коллега представил дело несколько иначе, разумеется, более точно, чем пытался сделать это директор.