Созидание души

Конечно, взгляд на Терсита только как на подлеца, противопоставляемого героям, не исчерпывает значение этой сцены. Мир, угадываемый за рамками «Илиады», не становится от этого более справедливым. Мир, в котором принимаются в расчет только знать и воины, а толпа несчастных вынуждена следовать за ними против собственной воли по пути славы, на котором ей не остается ничего иного, как обожествлять их, завидовать им и, возможно, молча их ненавидеть. С точки зрения социальной критики Терсит – это их голос и их мужество. На этом настаивают многие современные комментаторы Гомера.

Но должны ли мы искать в произведениях Гомера социальную критику или психологию анонимной толпы? Я думаю, что нет: любой хороший современный текст скажет нам больше. Здесь нечто иное, то, в чем снова проявляется уникальность Гомера: он говорит нам, что первые формы массовой коммуникации появились еще в античности, в мире «Илиады». И объясняет нам, что они рождаются непосредственно из противостояния героическому духу. С этой точки зрения Терсит значительно опередил свое время и показал себя истинным пророком низости.

Одним ударом Гомер раскалывает героический эпос и сквозь трещину смотрит на нас из глубины тысячелетий. Он видит и описывает мир телевидения и иллюстрированных журналов. Он озвучивает современный нам и столь знакомый голос: «Кто тебя заставляет это делать?»; и вместе с тем якобы политическую, а на самом деле связанную с концом крестьянской культуры и идеалов тему: «Ты имеешь право отказаться, подумать о собственных интересах».

Это еще важнее, чем думаем мы, слушая Терсита, потому что открывает перед нами совсем особого Гомера. Сегодня Терсит одет не в греческие доспехи, а в пропотевшую майку; он издает не военный клич, а крик «Бросай макароны!». Гомер описал не классического героя, а персонажа Альберто Сорди; и он предвосхитил парадоксальное популярное развлечение, когда под видом карикатуры осмеиваются собственные пороки, собственная низость и собственный эгоизм: и так, внешне осуждая, мы привыкаем считать их нормальными и даже желательными.

Но эта привычка уже относится к числу современных достижений. Гомер бы ее не понял.

Мы отличаемся от персонажей античного эпоса. Мы живем в мире, в котором принято считать: все, что показывают по телевизору, правда; а все то, что не показывают по телевизору, не просто неправда, но и вообще не существует. Вот причина, по которой сегодня кое-кто спрашивает: а для чего нам изучать Гомера?

Мы тоже иногда смотрим на Гомера сквозь трещину в глубь веков. Но только чтобы воскликнуть: Гомер! Оставь себе Ахилла, оставь Одиссея: дай нам Терсита!

3.2. Шлем Гектора 61

Несколько дней назад я начал читать книгу Петера Хандке. В первой главе мне бросилась в глаза следующая фраза: «Hinter dem Glas wurde ihm nicht eine «Tochter» entgegengehalten, oder gar ein «Nachkomme», sondern ein Kind» (За стеклом стояла не «дочь» и даже не «потомок», а дитя)⁶².

Во второй главе – внезапное воспоминание, когда герой смотрит на свою дочь на карусели: «Затем мужчине вспомнилась сцена из собственного детства, когда, даже находясь с матерью в одной комнате, он чувствовал между ними непреодолимое расстояние, разрывавшее ему сердце, и кричал небесам: как может вот та женщина быть чем-то отличным от меня? Взгляд на кружащуюся карусель и склоненную фигурку на ней есть нечто обратное тому давнему эпизоду: для взрослого другой впервые выглядит самостоятельной фигурой, независимой от стоящего неподалеку родителя; и этой свободе нужно придать сил. От разделяющего этих двоих расстояния веет триумфом, и мужчина видит себя и маленькую фигурку верхом как образцовую группу на фоне струй, вырывающихся из фонтанов на площади»⁶³.

Если Хандке признан одним из величайших авторов современности, этим он обязан не только своей способности давать отточенное психологическое описание, но и затрагиваемым темам. Среди центральных тем – детство, метафорическое и реальное. Одна из его основных книг посвящается первым годам жизни дочери. В этой книге, сочетающей самобытную художественную прозу с эссеистикой, австрийский романист рассказывает об отношениях отец – ребенок, описывает семью отец – ребенок, повествует устами отца об отцовских переживаниях. Парадокс, который мы должны исследовать, состоит в том, что оригинальностью книга обязана теме столь древней и избитой.

Отцовские чувства не вычленяются постепенно из первоначального симбиоза, на котором основаны чувства ребенка и матери, о которых вспоминает автор. Они не основаны и ни на чем другом. У них просто нет основания.